Екатерина Омецинская, «Аргументы недели»
Благодаря режиссеру Дмитрию Волкострелову на малой сцене ТЮЗа им. А.А. Брянцева одновременно можно познакомиться с девятью пьесами великого ирландца Сэмюэля Беккета. Первая из пьес («Набросок для радио») на полчаса погружает зрительный зал в темноту, пару раз разрежаемую робким, почти не значимым светом софита, падающим на одинокую женскую фигуру посередине сцены. В этой темноте (разве радио подразумевает какое-либо изображение?) поначалу слышны лишь шуршащие и ноющие звуки, затем несколько фраз, монотонно произносимых мужским и женским голосами. Неискушенный, незнакомый с творчеством Волкострелова зритель минуте на шестой-седьмой начинает страдать от депривации. Так, на премьере пожилой даме в первом ряду стало казаться, что в темноте ей даже хуже дышится, чем при свете. Зато «Остап Бендер» из предпоследнего ряда заявил, что при отсутствии действия и света на сцене не худо было бы платить гонорар зрителям, разыгрывающим беккетовский абсурд в зале… С учетом того, что в пьесе «Приходят и уходят» на тускло освещенной сцене «обналичены» три свидевшиеся после долгой разлуки девицы (Александра Ладыгина, Аделина Любская и Алиса Золоткова), второй беккетовский эпизод воспринимается зрителями уже лучше предыдущего. Однако бесконечные комбинации девиц, повторяющих один и тот же текст, по очереди восклицающих «О!», четко «по схеме» покидающих площадку и возвращающихся на нее, не в состоянии сконцентрировать разбалансированное темнотой внимание зрителя. Транслируемое далее зрителю на четыре монитора изображение серого павильона, выстроенного в верхнем фойе ТЮЗа (пьеса «Призрачное трио») сосредоточению мысли зрителей также не способствует, хотя уныло сидящий в павильоне на стуле, а затем выполняющий команды невидимого голоса Андрей Слепухин отчего-то вызывает ассоциацию с героем Вампилова, собирающимся на утиную охоту… Следующая пьеса «… лишь облака…» вообще проходит для зрителя бесследно. И лишь «Баю-бай» (ассоциация — брэдбериевский рассказ «Смерть и дева») являет собой удивительный дуэт Ладыгиной и Золотковой, в котором неожиданно (и вряд ли согласно режиссерской задумке) проскакивает человеческое отношение актрис к умершей героине, всю жизнь чего-то прождавшей, да так ничего в реальности и не совершившей. Далее почти незамеченными публикой «проскакивают» «Ночь и мечты» и «Что где?», после чего зрителей перемещают на галерею ТЮЗа, расположенную над верхним фойе. Серый павильон внизу переродился уже в серый квадрат, по которому под ритм собственных шагов начинают ходить люди, одетые в цветные спортивные костюмы. Темп и ритм нарастают, люди не произносят ни слова, идет мелькание цвета, в сочетании с ритмом гипнотизирующее зрителей, завороженно следящих за перемещениями актеров. Чуть ли не цветомузыка Скрябина в действии… Заканчивается все пьесой без единого слова «Дыхание», согласно ремаркам которой Белый репетиционный зал ТЮЗа превращен в …. помойку, среди которой зрителям предусмотрительно поставлены стулья. Задуматься о бренности всего сущего публика не успевает: прослушать дыхание старика и крик младенца – дело минутное… Итог: обращение к Беккету Волкострелова, проповедующего идолопоклонничество перед Его Величеством Текстомбезинтонаций, выглядит попыткой современного Джойса от театра найти себе защитника. Без «адвоката» стройной системы, которая могла бы худо-бедно объяснить (или оправдать?) все богатое наследие плодовитого режиссера (только в 2012 году он поставил на сценах обеих российских столиц восемь или девять спектаклей) никак не складывается. Редкие ныне живущие или уже канувшие в лету постановки обобщению не подлежат, а вот интервью молодого режиссера как раз постоянно наполнены общими фразами… Ставить Беккета, которого рядовой зритель знает разве что по пьесе «Ожидание Годо», легко — достаточно тщательно изучить подробные ремарки автора. Собственно, он сам был и остается режиссером своих пьес, работающим дистанционно. Трудно другое — понять Беккета: для этого надо, чтобы режиссер, работающий над его короткими драмами в режиме реального времени, смог верно настроить зрительскую аудиторию на понимание сути, стоящей за абсурдистской формой. Камертонами в такой настройке могут стать актеры и начитанность публики, способной выстраивать ассоциативные связи. Но отношение Волкострелова к роли актеров в театре не меняется: порой кажется, что рано или поздно среди будущих творений режиссера обязательно появится постановка, в которой он обойдется и вовсе без людей. Что же касается установления какой-никакой связи с залом, то она хорошо иллюстрируется возникшим в темноте на пике зрительского ропота возгласом Дмитрия Евгеньевича: «Друзья, потерпите немного! Это искусство!», вызвавший прямую ассоциацию с шварцевской цитатой «Когда при нем душили его любимую жену, он стоял возле да уговаривал: потерпи, может быть все обойдется!». Если допустить вольность и посчитать «женой» любого режиссера уважаемую публику, то это будет даже не ассоциация, а аналогия. Вот вам и все искусство «Беккет. Пьесы».
