ХОЛОДНЫЙ 1947-й

Война еще не кончилась: лейтмотив нового ТЮЗовского спектакля «Зима, когда я вырос» звучит из уст полубезумной тети Йос (Анна Дюкова) навязчиво и слегка истерично. Зимой 1947 года голландка панически боится ночных шорохов и дневного света, старых веселых песен и фотографий в сундучке своей дочери Бет. О муже и родителях племянника, Пита Звана, сгинувших в Холокосте, она не говорит. Как не говорит о своей жене, умершей от тифа, и папа голландского десятилетнего мальчика Томаса Врея. Раз взрослые молчат, о смерти, родителях, о войне — и о жизни начинают говорить дети. Зияющие недетским ужасом вопросы — куда делись мама и папа? почему я прятался на чердаке несколько лет? кто такие евреи? что было до войны? как быть дальше? — перемежаются ухаживанием за девочками, играми в снежки, дружбой, первыми влюбленностями и прочими милыми подробностями детского быта и бытия.

Известный голландский писатель Петер ван Гестел писал роман о своем (а как же еще?) военном—послевоенном детстве Winterijs в 2001—м, когда ему было за 60. Пока его герои пытаются заполнить лакуны памяти, которые оставили война и смерть, автор пытается вспомнить себя десятилетнего. И получается у него, как ни странно, повесть о потерянном рае. В этом трудном раю есть место антисемитским выходкам одноклассников, муштре физрука—самодура, ностальгирующего еще по Первой мировой, сиротству, страху и болезненным утратам, но все это блекнет по сравнению с сиянием детской чистоты и искренности.

Именно так, как повесть о потерянном рае, и поставил книгу ван Гестела в переводе Ирины Михайловой выпускник мастерской Сергея Женовача в ГИТИСе Артем Устинов. Для него спектакль «Зима, когда я вырос» — первая работа на большой сцене. Большую, пожалуй, даже слишком большую сцену петербургского ТЮЗа он запорошил киногеничным искусственным снегом, завесил гигантским полотнищем с графичными иллюстрациями. Пряничные виды зимнего Амстердама, очаровательные старинные интерьеры, ретро—вокзал сдвигаются справа налево, как картинки в диафильмах. Велосипеды, санки, кресло—качалка или скрипучая кровать лихо въезжают и выезжают со сцены, оживляя атмосферу старой открытки.

Взрослые (хоть и совсем молодые) артисты ТЮЗа, обряженные в детские штанишки и школьную форму, играют детей без дистанции между собой и персонажами. Олег Сенченко в роли Пита Звана, мальчика—изгоя, прятавшегося всю войну на чужом чердаке, скуп на жесты, сух на эмоции, таинствен и многозначителен. Его 13—летняя сестра Бет в исполнении Анны Дюковой бьется в пароксизмах пубертатного возраста. Никите Марковскому достается больше всего — роль рассказчика, проводника в мир мыслей и чувств маленького голландского мальчика Томаса Врена. Он очень старается, но ностальгическая тональность спектакля играет с ним злую шутку, как чужая память: этим мальчиком актер никогда не был. Его искренность оборачивается сентиментальностью, грубоватый юмор — умильной фальшью. А умиление, как мы знаем, это удел взрослых.

Лейтмотив спектакля о зиме 1947 года — война еще не кончилась — звучит грозно и в 2017—м. Текст на обороте открытки из прошлого ничуть не поблек от времени: речь ведь здесь не только об умалчивании темы холокоста в послевоенной Голландии, но и о том, что невозможно жить перед лицом трагедии (любой трагедии) так, будто ничего не случилось. Может, не беда, что голос повествователя — о нет, не Никиты Марковского, а режиссера Артема Устинова — тих, неровен и по—старчески сентиментален? Зрители — ровесники персонажей — смотрят «Зиму, когда я вырос» внимательно, много смеются, фантиками почти не шуршат. Может, так, под видом старой доброй сказки, и стоит им толковать о по—настоящему страшных вещах: жизни и смерти, детстве и взрослении?