Надежда Стоева, Блог ПТЖ, 04.06.2017
Когда находишься под сильным обаянием книги, сложно согласиться на чужую трактовку. Когда успел полюбить выдуманных персонажей, чудаков и слегка помешанных, а особенно обиженных и злых, сложно увидеть их в конкретных актерах. Когда место действия послевоенный Амстердам и даже точно — одна холодная зима 1947 года в этом городе, сложно увидеть все это на нарисованном заднике и в пластиковом снеге. Монохромные картинки — как в детской книге, с улицами и одинокими застывшими фигурами на ледяных каналах, — двигаются, как в диафильме. Воображение сильно помогает, а во втором акте, когда на заднике уже ничего нет, кроме абстрактных снежинок, только оно и работает.
Роман Петера ван Гестела «Зима, когда я вырос» написан в 2001 году, но повествует о дружбе десятилеток в 1947-м. Томас Врей — главный герой, выдумщик и потрясающий рассказчик, подружился с Питом Званом и его двоюродной сестрой, тринадцатилетней Бет. Собственно, и все события. Пит уедет в Америку, а Томас резко повзрослеет. Дело в том, что у этих детей, выживших в войне, нет воспоминаний, даже точнее — им нечего помнить. Томас, мать которого умерла от тифа, помнит, как с ней ругался, но не ее лицо. Отец Тома вообще никогда не говорит о ней. Пит смутно помнит только отца, но не мать и не их вместе, погибших где-то в лагере смерти. Единственная в тройственном союзе детей, которая говорит с ними об уничтожении евреев и о войне, — Бет. Она хранит фотографии родных и скудные воспоминания, заставляя мальчиков вспомнить, что они знакомы и уже дружили когда-то давно, до войны, когда все были живы. Взрослые, которыми окружены дети, — отец Томаса или тетка Пита — не просто ничего не рассказывают, а вообще никогда не говорят об этом. Они не понимают, как объяснить войну. Тетя Йос временно сходит с ума, когда заговаривают об этом. Отец Томаса заявляет сыну истину, которую тот усвоил, а режиссер спектакля акцентировал для нас: «Говорить — значит врать». Но инсценировка как будто «высушила» уникальность речи Томаса, его рассказа, в котором отчетливо слышались бравада уличного мальчишки и несоответствие его слов реальным событиям. Пласт мечтаний главного героя, разница между проговариваемым и реальным органично проявились только в начале спектакля. Почти случившийся первый поцелуй, от которого у Тома зашлось сердце, как он это описывает, привирая, в книге, на самом деле оказывается издевательством сильных мальчишек над ним и девочкой Лишье Оверватер. Режиссер пытается передать эту двойственность, заставляя улыбающуюся Лишье (Мария Зубова), сделавшую несколько робких шагов к Тому, вдруг неожиданно закричать, разрушая такое прекрасное, но выдуманное событие. Различия жизни Пита и Тома, разные социальные слои, разная степень бедствия и бедности и их сходство одинаково нивелированы здесь.
В спектакле предлагаемые обстоятельства обобщены, слишком предсказуемы, совсем не индивидуальны, как они описаны в романе. Высокий и ладный Томас Никиты Марковского начинает рассказ прямо в зал, доверяет нам свои мысли. Его слишком радостное лицо, предвкушающее всю полноту жизни, не «прилипает» к образу голодного сироты, слоняющегося без дела по льду канала Лейнбан. Томми получился мальчиком «вообще», со стандартным набором привязанностей и мальчиковых бед. Другое дело — его новый одноклассник, сосредоточенный и слишком взрослый Пит: говорит мало, полноценно проживает свою раннюю старость. Он мало видел, но много знает. Всю войну он просидел на чердаке в деревне, куда его успел отвезти отец. Режиссерское распределение здесь попадает в цель. Олег Сенченко, играющий Пита молодым старичком, не объясняя нам ничего словами, дает понять, почему Пит, не помнящий лица своей матери, не хочет смотреть фотографии с ней: тогда он будет помнить только фотографию. Через Пита мы видим ужас мальчика, не знающего, как быть ребенком. Персонаж Олега Сенченко неожиданно «молодеет», то есть становится десятилетним, только однажды, подтрунивая и дразня влюбленного в Бет Томаса. Ксения Плюснина играет Бет слишком сутулой, слишком строгой, слишком очкариком, вынужденной взять на себя роль «взрослой» и для этих мальчишек, и для собственной матери. В Бет есть обаяние насупленного ребенка, страдающего и срывающегося на крик от невозможности изменить ситуацию. Тетя Йос (Анна Дюкова), как зовет ее Томас, предстает перед нами загадочной колдуньей, с мундштуком вместо волшебной палочки и стеклянным шаром. Только все ее волшебство заключено в звуках, которые она извлекает из хрустальных склянок с лекарствами, стоящих на столике.
Внимание режиссера сосредоточено на троице детей, но феномен их дружбы в спектакле остался загадкой. Дуракаваляние и бой подушками, как и незамысловатые танцы — стандартный набор для фильма или спектакля о подростках. Как и катание на велосипедах по неровной и слишком большой для этой истории сцене ТЮЗа. Хотя именно для атмосферы Амстердама велосипеды уместны, но для дружбы не нужна большая сцена. Одинаковые целомудренно розово-голубые пижамы детей поддерживают тот невинный эротизм, который режиссер не испугался перенести на сцену. Роман ван Гестела совсем не ханжеский и не скрывает интереса десятилетних мальчиков к женским ногам в чулках. Сцена в кровати, которой этим детям послужит пол и перевернутый стол, когда Пит и Бет напевают старую песню Sonny Boy, а Томас изо всех сил старается запомнить этот момент, чуть-чуть отступает от клише. Детей связывает не общее сиротство, хотя оно, может, и повод для взаимного интереса, а нынешние общие воспоминания, то, что останется теперь с ними навсегда — кусочек детства с друзьями, «взрослыми» фильмами, бесконечными быстро сменяемыми влюбленностями. Но так в книге, а не в спектакле.
Ближе к финалу картинки на заднике скучнеют, мизансцены становятся все больше фронтальными и одиночными. Один момент выделяется из общего ряда своей метафоричностью. Сообщая об отъезде на лето, Пит складывает на огромную кровать весь скарб, который к этому моменту оказался на сцене, — все стулья, покрывала, кресла, столики и подушки, включая входную дверь. Он впрягается в кровать, как в телегу, и тащит ее, отчетливо напоминая беженца на пыльной дороге, переселенца, навсегда покидающего свой дом. Сразу понятно, что он уезжает безвозвратно. Финал с «полетом» Тома, который проецируется на задник, кажется слишком помпезным и высокопарным, меняющим интонацию потерянного, грустного и холодного, но все же единственно возможного для этих детей рая дружбы на слишком очевидную радость предвкушаемой жизни.
