Вадим Рудковский, "CoolConnections", 13.02.17
«Розенкранц и Гильденстерн» в петербургском ТЮЗе, «Дракон» в МХТ Так совпало, что с разницей в один день я посмотрел «Розенкранца и Гильденстерна» Дмитрия Волкострелова, открывших Новую сцену Санкт-Петербургского ТЮЗа им. А.А. Брянцева, и «Дракона» Константина Богомолова на основной сцене МХТ им. А.П. Чехова (для протокола отмечу, что между ними был сильный дебют Марата Гацалова в опере – «Саломея» в Мариинском – но о музыкальном театре я сочинять отдельный текст не готов, хотя тень «Саломеи» в пьесе появляется). Эти спектакли не связывает ничего, кроме того, что я посмотрел их с разницей в один день – и сочинил по итогам не рецензию (потому что, правда, сколько можно), а драматический диалог двух вымышленных (но списанных с одного реального Вадима Рутковского) персонажей – Вита и Вима. Они встретились во время условного театрального разъезда и разговорились о надеждах, разочарованиях, жажде новизны и волшебном порошке. Действующие лица: Вит (Вадим, Выходящий-из-ТЮЗа) Вим (Вадим, Выходящий-из-МХТ) Тень «Саломеи» Вит: Привет! Я только что из Петербурга – мороз и солнце, Фонтанка стала пешеходной улицей, красота! Да, чуть было не сказал «из Питера», но мой петербургский друг Полотовский не любит, когда так говорят, поэтому я вовремя осекся. Вим: Здорово! А я из Москвы: ноль градусов, снежит, первая, но точно не последняя слякоть. А ты, это, не занимайся самоцензурой, говори, как считаешь нужным. Вит: Благой совет. Вообще, я всегда говорю, что думаю. И Волкострелову на выходе из нового тюзовского зала честно сказал: «Ты гений, гений, гений». Он парировал: «Да ладно, ладно, ладно». Вим: Я в детстве услышал от Аллы Пугачевой: «Пусть будет скромным тот, у кого нет других достоинств». Да ладно, не спорь, это для полемики. Чтобы не вышло, как в «Голом короле» Шварца, на которого Богомолов переключается во второй части своего спектакля. Там поверженный Дракон Игоря Верника и Бургомистр Олега Табакова воспроизводят диалог Первого министра и Короля: « – Ваше величество! Вы знаете, что я старик честный, старик прямой. Я прямо говорю правду в глаза, даже если она неприятна. (…) Позвольте мне сказать вам прямо, грубо, по-стариковски: вы великий человек, государь! – Ну-ну. Зачем, зачем. – Нет, ваше величество, нет. Мне себя не перебороть. Я еще раз повторю – простите мне мою разнузданность – вы великан! Светило! – Ах какой ты! Ах, ах! (…) Дай я тебя поцелую. И никогда не бойся говорить мне правду в глаза. Я не такой, как другие короли. Я люблю правду, даже когда она неприятна». Вит: Живо представил, как реально великий Олег Павлович это мурлычет. А что, Богомолов только две пьесы Шварца объединил? Вим: Шутишь? Не только. Начинается всё в старой советской квартире, будто из «Пяти вечеров». И титры на видеопроекции – «Вечер первый», «Вечер второй» – догадку подтверждают. Видео Ильи Шагалова вообще добрую половину спектакля делает: и крупные, киношные планы героев, чтобы даже с галерки всё рассмотреть, и цитата из «Летят журавли» – рифмует смерть Ланцелота со смертью Бориса, и «Мертвый Христос» Ганса Гольбейна-младшего… Вит: Рыцарь-драконоборец – новый Христос? А что, неплохо. В духе пазолиниевского Христа – борца-революционера. Вим: Не без, конечно, фирменных провокационных перевертышей. Там есть такой музыкальный «антракт», после сражения Ланцелота с Драконом, перед сменой декорации и ключевого посыла «красный, выцветая, становится розовым»: типа, на смену покончившей с диктатурой революции приходит тошнотворный мещанский гламурчик, наступает эра лицемерия… Так вот, в этом «антракте» проекция гольбейновского Христа сопровождается исполнением эстрадной песни, про то, что никого-то он, кроме себя, не любит. А что за песня, я не знаю. Вим: Не угадал мелодию. Вит: Опрометчиво понадеялся на google и на память. А она ни к черту. Программка, кстати, про использованные треки – молчок. Вообще, одна из самых больших для меня загадок – как театры, где чего только не услышишь, решают вопос с авторскими правами. Я примерно представляю, сколько стоит использовать ту или иную песню в кино. Очень дорого. Но театр, конечно, лучше кино, и в этом вопросе тоже всё проще решает. Вит: Это в другой раз обсудим. А сейчас давай без спойлеров, не рецензию сочиняешь. Вим: Тоже без них постарайся. Вит: Не бойся. Даже если всё перескажу, вреда не будет – в «Розенкранце и Гильденстерне» есть какое-то абсолютно иррациональное начало, нечто за пределами слов, которые и сами по себе превращаются в абстрактную вербальную музыку. Но это магия, почувствовать – можно, а объяснить – нет. Будто волшебный порошок на сцене рассыпается… Вим: Ну ты загнул. Вит: Но так и есть. В какой-то момент показалось, будто Волкострелов на ускоренной перемотке промотал всю мою прошлую и будущую жизнь. Приоткрыл дверку в вечность, обернувшуюся тихой игрой в шахматы. Вим: Остановись. Не думал, что ты такой впечатлительный. Вит: Скорее, я черствый. Но не в данном случае. Вим: Да что там происходит-то? Насколько я знаю Волкострелова, действие минимально? Вит: Точно так. Торжество театральной аскезы. Абсолютное. И спрятаться не за кем: это не по Стоппарду, как можно было предположить. У Волкострелова здесь вообще никаких щитов, никакой поддержки – ни драматургов, ни сценографов, ни композиторов. Только два актера, Андрей Слепухин и Иван Стрюк. Декорация – само пространство Новой сцены, стерильность обустроенного бункера. Оcветительные приборы на полу, в круге электрических проводов… Вим: Если сфотографировать этот пол с верхней точки, получился бы кадр в инстаграм-коллекцию Дмитрия? Вит: Точно! Еще есть видеопроекция надписей. Стол с шахматной доской. И ничего больше. Два человека, Розенкранц и Гильденстерн, за столом – но к фигурам прикасаются не часто. Хотя формально это реконструкция матча на первенство мира по шахматам с 9 сентября 1984 года по 15 февраля 1985 года в Москве. Участники не называются, но и без Википедии понятно, что это Карпов и Каспаров. И фрагменты их интервью входят в звуковую партитуру. Вим: Но Розенкранц и Гильденстерн в шахматы не играют? Вит: Практически нет. Изредка прикасаются к фигурам на доске. И лишь избранные партии сопровождаются перечислением ходов и завершаются фразой «Черные сдались» (или, реже, «Белые сдались»). Вим: Черный, выцветая, становится белым. Вит: Есть фрагмент, когда часто звучит слово «Ничья». Вим: А про что парни говорят? Вит: Ты знаешь, получается удивительный советский мамблкор. Принцип монтажа текстов отчасти напоминает гениальный «1968: Новый мир» на Таганке. Но тут тематический разброс шире: фрагменты официозных передовиц о рекультивации земель, какие-то энциклопедические статьи о марксизме-ленинизме, полезные советы по уходу за волосами, тревожный репортаж о росте безработицы в США, антисоветские анекдоты, цитаты из «Левши» и «Гамлета» – единственный раз, когда возникает текст, имеющий прямое отношение к Розенкранцу и Гильденстерну. Еще потрясающая игра, в которой надо отвечать вопросом на вопрос. Вим: И никакой музыки? Вит: Только ария из оперы Цезаря Кюи. Но, говорю же, сами слова, вырванные из контекста и непривычно интонированные, становятся музыкой – почти как манипуляции с футболками в «Мы уже здесь». Примерно на середине спектакля – ослепительный свет, такая разделительная черта между условными частями. До нее регулярно сообщалось о длине светового дня – и можно было физически ощущать, как убывает день. Вим: Описание и интригует, и настораживает. Вит: Я мало где еще так остро чувствовал, как течет время, сменяются эпохи, сиюминутное перетекает в вечное и наоборот. Вим: Сейчас в Шереметевском дворце идут две отличные выставки – как раз об этом. Одна, «ОбличьЯ» – про 1990-е, другая, «Мимолетности и сарказмы», – про Прокофьева. Там целый стенд посвящен Прокофьеву-шахматисту. Вит: Я видел. «Шахматы – это музыка мысли». Всё закрючковано. Вим: «Дракон», конечно, прямая противоположность «Розенкранцу». Дорогой проект, много всего напридумано и наворочено. Хотя твоего волшебного порошка я не заметил. Только работа мозга. Есть старая, 1943-го года, пьеса Шварца, которую, даже если не читал, знаешь по классному перестроечному фильму Марка Захарова «Убить дракона»… Вит: Ага. Но я и пьесу читал. Такая универсальная притча. Об обществе, которое свыклось с «одомашненным» злом. О герое-одиночке, несущем не мир, но меч, что, естественно, не встречает в народе понимания. Пьеса трезвая: убить внутреннего Дракона в каждом «работа мелкая, хуже вышивания». Но не пессимистичная. Вим: У Богомолова со светом в конце тоннеля не очень, но я ж не идиот, чтобы упрекать его в мрачности. Вит: И что тебя смутило? Вим: То, что он ставит сложно сконструированный спектакль про очевидные вещи. Умным давно уже известно, а для глупых неинтересно. Вит: И «сконструированный» ты же не случайно произнес? Вим: Конечно. Он действует по отлаженной модели. Я не мог отделаться от дежа вю. Все фирменные приколы клуба невеселых и находчивых в наличии. Вот бой облачившегося в советскую военную форму Ланцелота с Драконом сопровождает фрагмент песни из «Белорусского вокзала»: «Горит и кружится планета, над нашей Родиною дым, и значит, нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим. Нас ждёт огонь смертельный, и все ж бессилен он, сомненья прочь». Тут обрывается, потому что про батальон было бы не в тему. Вит: А что, остроумно. И пробирает. Вим: Должно, но нет – потому что предсказуемо. Вит: Тебе много надо. Вим: Скажи еще про «слишком искушенного зрителя». Мне становится дурно, когда режиссер замыкается в заколдованном круге схем. Вит: Представь, что ты увидел «Дракона», ничего не зная о Богомолове. Вим: У меня бы не было ощущения исчерпанности стиля. Но всё остальное я бы повторил: красивый, холодный, рациональный спектакль про очевидности. Да и работа с контрастами не то, чтобы сильно оригинальна. Вот песня Ротару «Было, было, было и прошло» эффектно звучит под архивную хронику с ныряющими в светлое будущее людьми. Но эзотерическая сила эстрады давно опробована в куче фильмов. Запустишь попсу в контрапункт к происходящему – и сразу мурашки. Дарю тему для диссертации. «Эстрадная песня как парадоксальная кода жестоких шедевров современного кино»: «4 месяца, 3 недели и 2 дня», «Груз 200», «Пал Адриенн», «Лурд»… Вит: Разве плохо, когда спектакль соответствует ожиданиям? И ты не можешь требовать, чтобы режиссер менялся с каждой новой работой. Вим: Но механического повторения приёмов я точно не жду. Разве хорошо, когда можешь заранее представить себе весь спектакль? Появляется Тень «Саломеи». Тень «Саломеи»: Кто прокричал это? Вим: Я не повышал голос. Тень «Саломеи»: Не суть. Я услышала тебя издалека. И отвлеклась от прекрасной луны. Ты хочешь, чтобы все режиссеры были, как Марат Гацалов? Вит и Вим (хором): В каком-то смысле, да. Вит: Вот кто точно никогда не повторяется. У него есть спектакли, которые мы безумно любим. Вим: Как «Сказка о том, что мы можем…» Вит: «…а чего нет». Вим: Есть такие, которые нас бесят. Вит: Но мы никогда не знаем, чего от него ждать. И не сомневаемся, что будет интересно. Вим: Он всё время ищет – новые формы, если хочешь. Вит: И в этом схож с Волкостреловым. Тень «Саломеи»: Говорят, у любви острый вкус. Вим: Кто о чем, а вшивый о бане. Вит: Но в идеале хотелось бы любить то, что смотришь. Вим: Тебе с «Розенкранцем и Гильденстерном» повезло. Вит: Не расстраивайся. Тебе тоже еще повезет. Тень «Саломеи» поёт.
