Наталья Скороход, ПТЖ, ноябрь 2006г.
«Что такое театр? Это своего рода кибернетическая машина, — считал Ролан Барт. — В нерабочем состоянии машина скрыта за занавесом, но как только занавес открывается, она начинает направлять в ваш адрес целый ряд сообщений» 1. Барт Р. Литература и значение // Барт Р. Избранные работы. Поэтика. Семиотика. М., 1994. С. 276. Кибернетическая машина «Бедных людей» уже работала, когда зрители усаживались в черном зале, с интересом вглядываясь в черный же, исчерканный малопонятными каракулями куб, рассматривая лежащую на крышке супрематического строения таинственную фигуру в валенках, разбросанные перья и неприметные, однако же неизбежные при постановке любого «старинного» отечественного текста клавикорды. Именно на этом спектакле навязчиво вспоминалось структуралистское определение феномена театра, потому что в полном согласии с Бартом каждый компонент разворачивающегося действия посылал зрителю свой сигнал, однако сообщения эти, как ни странно, не сливались в одно, не стремились к единому смыслу. «Расслоение» смысловых сигналов, их параллельное сосуществование, полифония, подчас переходящая в какофонию, — вот ощущение от представленной на Малой сцене ТЮЗа пьесы г-на Семеновского «Ловелас», идущей здесь под названием повести-первоисточника «Бедные люди». «Текстовая составляющая» спектакля, т. е. пьеса г-на Семеновского, с первой реплики «сдирала» со знакомой истории сентиментально-слезливый налет (именно в таком ключе вот уже полтора века воспринимается первая повесть Достоевского). Переписка Макара Девушкина и Вареньки Доброселовой намеренно освобождалась от сладенькой текстовой фактуры: фразы «дорогая моя! бесценнейшая! любезнейший! голубчик мой! маточка моя, ясочка, жизненочек» — в первой же реплике «вываливал» на зрителей Некто — придуманный автором пьесы персонаж. И далее история Вареньки и Макара была «прочитана» очень жестко, хотя, как с удивлением понимаешь, освежив в памяти первоисточник, весьма близко к тексту Достоевского. Структура отношений женщины и существующих вокруг трех мужчин предельно обнажена: бедная, недавно схоронившая свою «идеальную» любовь Варенька, которую лишил невинности и оставил без средств богатый человек, находится на содержании у пожалевшего ее бедного человека, который, однако, никак не может определиться, в каких же он будет состоять с нею отношениях. Двусмысленное положение женщины подчеркнуто в пьесе: например, из одной стыдливой фразы письма чиновника к Вареньке автор делает целую сцену, где Девушкин вручает своей содержанке кружевные панталоны. Телесная составляющая этих отношений очевидна, Девушкин — страстный человек, а Варенька — хороша собой и уже не невинна. Но соединению двух тел мешают многие обстоятельства, духовного, душевного и социального свойств. Именно «телесная» составляющая придает отношениям героев захватывающий драматизм, заставляя «перечитывать заново», казалось бы, хорошо знакомые приторно-зевотные страницы классики. Прекрасно работает и введенный драматургом Некто — человек без лица, но с множеством каких-то рож. Персонаж, любопытно представленный актером Р. Галиуллиным, существует по принципу «вненаходимости», не только изображая нужных по ходу дела разнообразных лиц, в том числе и соблазнителя Вареньки г-на Быкова, но также рефлексируя и оценивая то, что делают, говорят и пишут главные герои истории: чиновник и его содержанка. Как-то рука не поднимается назвать его «гостем из будущего», но иные реплики Некто — «Бедные люди! Кто теперь читает Пушкина? Бедные только и читают. Кому ничего другого не остается. Антракт», — почти буквально списанные г-м Семеновским у г-на Достоевского, звучат чересчур уж злободневно. «Просветительская» составляющая пьесы состоит в том, что собрание сочинений Пушкина работает здесь как действующее лицо, преобразуя «темную» душу бедных людей: сначала Вареньки, а затем и Девушкина, что опять-таки «списано» у Достоевского, но выделено и отдельно проиллюминировано в инсценировке, а потому пьеса заостряет внимание на отношениях человека и книги. Итак, «Ловелас» — рассказанная жестко, но с нежностью история двух тел, в которых обитают, мечутся, растут и меняются две души, — представляется мне принципиальным «перечитыванием» первой повести Достоевского человеком XXI века. Но вот что странно: почти все приспособления, внешняя атрибутика и внутренняя жизнь, которую выстраивает режиссер, как будто снова «загоняют» историю в сентиментальную стихию, из которой ее только что вытащил драматург. Безусловно, душевность, умение правдиво и трогательно показать простые человеческие чувства — сильная сторона дарования Григория Козлова, и мы любим режиссера именно за это. Но попытка подойти к «Ловеласу» с таким набором ключей, желание рассказать на этом материале трогательную историю любви и разлуки приводят к тому, что режиссер и драматург своими взаимоисключающими импульсами несколько «гасят» друг друга. И зритель порой ловит «сигнал» жесткой истории про «бедных» людей и «богатых» людей, порой же режиссерский сигнал грустной, начисто лишенной телесной составляющей сентиментальной любви, душевной теплоты и одиночества человека в большом городе. Поэтому общий сигнал, посылаемый зрителю, зачастую невнятен (как в первой половине первого действия) или же внятен, но энергетически слаб (как в кульминационной сцене встречи «соперников» — г-на Быкова и г-на Девушкина), самым же ярким впечатлением остается история любви Вареньки к студенту Покровскому (эпизод важный, однако не принципиальный для спектакля в целом), где и режиссер и автор с очевидностью понимают друг друга и их «кибернетическая машина» стремительно набирает обороты. Валерий Дьяченко и Юлия Нижельская играют вполне достойно, однако идут они скорее за режиссером, поэтому в сложных сценах «метаний» души и тела бедного чиновника Дьяченко (безусловно, созданный для роли Девушкина) чересчур мудрит, а молодой, но весьма выразительной актрисе не хватает рефлексии, «опыта» тела (играет она, на мой взгляд, девушку) и развития характера. В целом же случай подобного чтения нельзя не приветствовать, как и тот факт, что петербургская сцена за последние десять лет уже «перечитала» практически половину «нечитабельного» первого тома Достоевского.