В любимом городе и области, 12.05.2015
ГОД ЛИТЕРАТУРЫ ТЮЗ ИМ. А. А. БРЯНЦЕВА ОТМЕТИЛ СПЕКТАКЛЕМ «МАЛЕНЬКИЕ ТРАГЕДИИ» В ПОСТАНОВКЕ РУСЛАНА КУДАШОВА Подход Кудашова к пушкинской прозе напомнил когда-то нашумевший на тюзовской сцене спектакль «Покойный бес» Анатолия Праудина: сквозной линией обеих постановок становятся взаимоотношения автора с придуманными им героями. Но если Праудин в «Повестях Белкина» выводил в качестве автора самого Белкина (героя), «заставляя» Пушкина молча прогуливаться на заднем плане, то у Кудашова Пушкин — главное действующее лицо, от мановения пера которого зависит многое, особенно поначалу. Но с развитием действия и сменой сюжетов герои трагедий «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Каменный гость» и «Пир во время чумы» начнут выходить из повиновения поэта и (прямо по Шварцу) будут чуть ли не спорить с автором. Но вместо «серьёза» Кудашов предпочитает спасительную иронию по отношению к героям спектакля… Пушкин в исполнении Владимира Чернышова рыж, подвижен, эмоционален и интеллигентно стеснителен. «Колдовать» «Трагедии» он начинает на условном берегу условного Океана (возможно океана слов?). Берегом является вся сцена, усыпанная серым пластиковым песком — символом времени и разнокалиберно-разновидовыми ракушками (художник — Николай Слободяник), которыми любуется прелестная девушка-призрак (позднее выяснится, что это Матильда, возлюбленная Вальсингама). Рядом громоздится огромный человеческий скелет, разобранный на составные части: ступня отдельно, таз, череп, в пустой глазнице которого виднеется бумажный свиток, грудная клетка, кисти рук… Не музыка ли это пушкинского слова, разъятая как труп современными сальери? И всюду множество проржавевших от времени якорей, возможных намёков на употребляемое в психологии понятие слова «якорь» — образ, запускающий ассоциативную цепочку реакций: «Якорь» — часть нейролингвистического программирования, прародитель стереотипов восприятия — Пушкина или жизни — всё едино… Рыжий автор явится из лодки, проплывающей (на руках актёров — будущих персонажей) в глубине сцены под плеск волн и шуршание песка. Девушка ускользает, бросая напоследок поэту перо: рождается творчество, и под множащийся шепоток «Духовной жаждою томим» рыжий начинает что-то строчить этим пером прямо на снующих мимо него людях. Рождается единый для всех действующих лиц ритм, схожий с ускоренным биением сердца (он не раз будет повторён во время действия), и является Скупой рыцарь — удивительно нетипичный, добрый, весёлый человек. Николай Иванов здесь лучезарен, хорош, как никогда, он наполняет образ позитивной энергетикой, всеобъемлющим жизнелюбием, светом… Его «головная боль» — не ржавая морская мина-сундук, наполненная блеском сокровищ, а сын-шалопай, которого играет Андрей Слепухин. Но отчего мечты молодого человека упираются лишь в турниры, разгул и наряды, становится ясно уже при первом взгляде на Герцога — Алексея Титкова, внешне напоминающего отрицательных героев Джека Николсона. Характерный образ равнодушного, пресыщенного жизнью, развращённого человека, идущего на поводу своих желаний и инстинктов, Кудашов дополняет телохранителем (Кирилл Таскин) и личным стилистом (Ольга Карленко). Они неотлучно состоят при хозяине: то металлоискателем территорию проверят, то причёсочку ему поправят… В самый разгар дуэли отца и сына Пушкин вдруг вытащит свиток из глазницы черепа, и окажется, что это карта звёздного неба. Старший и младший рыцари вдруг на минуту прилягут на песок — как раньше, когда отец показывал своему маленькому ангелу, где Дева, где Большая Медведица, где звезда любви Аделаида… Пройдёт всего минута, и чудовищная схватка родных людей опять продолжится. Резюмирует её перед микрофонной стойкой Герцог: пафосно, образцово-показательно (не иначе как в публичной речи) произнесёт сакральное «Ужасный век, ужасные сердца…». Нельзя не полюбить рыжего Моцарта Олега Сенченко — весельчака в красных кедах и футболке с портретом Пушкина (костюмы — Мария Лукка). Моцарт осмеливающийся спорить о чём-то с самим Нашим всем (недаром, оба рыжие), ни минуты не стоит на месте, всё летит куда-то, спешит, пританцовывает, примеряет чёрную посмертную маску Александра Сергеевича, играет с Изорой. Комичная и живая Анна Лебедь одновременно является музой обоих композиторов, но предпочтение явно отдаёт искреннему Моцарту, а не насквозь лживому Сальери (Валерий Дьяченко), который в итоге попросту придушит её — чтобы не раздражала резвостью. Но Изора, благодаря Пушкину, оживёт и взмоет ввысь на оторвавшемся от земли якоре, ломая ещё один стереотип восприятия маленькой трагедии «Моцарт и Сальери». Дон Гуан Радика Галиуллина, как и Альбер из «Скупого рыцаря», принадлежит к разряду праздных гуляк: самолюбование сквозит даже в его походке «первого парня на деревне» — живёт, не задумываясь о том, что будет завтра. Сродни ему и сладкоголосая Лаура — Лилиан Наврозашвили, на голове у которой, как у диковинной, яркой птицы, в такт пению дрожат перья. Окружив себя идиотами-поклонниками (ещё один повод позабавиться, предоставленный Кудашовым), она скучает с «правильным» Доном Карлосом (Виталий Кононов, «косящий» под Чегевару), а вот Донне Анне (Юлия Нижельская) «Чегевара» вполне бы подошёл: из-под командорского крыла ей вполне бы перекочевать под крыло команданте. Умудрённый жизнью ленивый Лепорелло (Игорь Шибанов) тешит свою немощь забавами господина, а завистливый монах (Кирилл Таскин) и сам порезвиться не прочь — убьёт и не задумается. Пушкин тоже здесь: то муху мухобойкой прихлопнет, подсказывая Дону Гуану, как надо обойтись с Карлосом, то имя ему подскажет, которым стоит назваться Донне Анне. После антракта, разбивающего трагедию «Каменный гость» на две части, скелет на сцене оказывается собранным — он-то и сыграет роль командора, в страшном полуприседе приподнимающегося над незадачливыми любовниками в финале трагедии. Воцарившаяся на сцене смерть — пролог к пиру во время чумы. Вереница людей в чёрных плащах и чумных масках словно перетекает из истории Дона Гуана в историю Вальсингама. И вот уже Пушкин тащит самовар: сейчас начнётся пир… «Сердечный» ритм становится опять отчётливым, как и танцеподобные подёргивания участников странного мероприятия, на котором Вальсингам (Александр Иванов) выглядит проповедником-обманщиком. Личное противостояние простушки Мэри (Ольга Карленко) с видавшей виды Луизой (Анна Дюкова) выливается в эпохальное противостояние классического «Было время процветала в мире наша сторона» с песней Вертинского «Кокаинетка» («Что вы плачете здесь, одинокая глупая деточка»). Помада на губах становится кровью, явление истинного проповедника (Сергей Надпорожский), как и положено, бередит ещё и душевные раны. Вальсингаму является его Матильда, пара ложится на песок и долго смотрит в звёздное небо, призванное объединять людей и давать им повод чаще думать не о сиюминутном, о вечном, например, о любви… Спектакль «читается» на едином дыхании, несмотря на то, что он невероятно подробен, наполнен особыми, индивидуальными актёрскими красками, чертами характеров героев, их одновременными реакциями на происходящее. Многоплановое действие и неординарность решения ни на минуту не отпускают внимание зала, что важно для ТЮЗа, которому вряд ли удастся уберечь постановку Кудашова от школьных культпоходов. Но, похоже, наикратчайшие внешние ходы к юному зрителю тут найдены. Сам-то текст в адаптации не нуждается: это же Наше всё… Екатерина Омецинская
