Елена Смородинова, "Театр", 21.04.17
На Новой сцене ТЮЗа имени Брянцева вышел спектакль Дмитрия Волкострелова «Розенкранц и Гильденстерн». В черно-белом камерном пространстве-трансформере, рассчитанном на 50 зрителей, сыграли спектакль-шахматную партию. За столом двое в слегка небрежных пиджаках: такие любили физики, лирики и шахматисты. На заднике то и дело появляются числа: 10 сентября 1984 года, 12 сентября 1984 года и все другие даты, в которые происходил знаменитый матч на первенство мира по шахматам между Анатолием Карповым и Гарри Каспаровым. Когда-то этот матч стал синонимом борьбы двух миров: душного, но привычного застоя (его олицетворял Карпов, член КПСС, абсолютно лояльный и всячески обласканный правительством Брежнева) и надвигавшихся перемен (тонущая в брежневском застое интеллигенция в Каспарове — с самого первого его появления — безошибочно почуяла что-то диссидентское). Для тех, кто не в курсе: матч-рекордсмен по количеству партий длился с 9 сентября 1984 года по 15 февраля 1985 года в Москве и был прерван президентом ФИДЕ Флоренсио Кампоманесом, решившим закончить поединок без выявленного результата. Сначала все шло по ожидаемому сценарию: молодой Каспаров стремительно проигрывал действующему чемпиону мира Карпову, но после счета 5:0 что-то пошло не так: Каспаров сначала одержал одну победу, после — серия ничьих, затем — снова победа. Число партий было неограниченно, зрители следили уже не столько за счетом, сколько за противостоянием двух подходов к жизни — на доске и вне ее. Сегодня уже мало кто помнит, что и кто олицетворял на этом матче. Вероятно, кому-то предложенная Волкостреловым рифма кажется неочевидной. Режиссер, который в этой работе выступил и драматургом, и художником, и даже художником по свету (в программке — только он, его помощники и актеры) называет свой спектакль именами второстепенных героев-протагонистов шекспировского Гамлета, главных героев абсурдистской пьесы Тома Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы». У Стоппарда пьеса начинается с того, что Розенкранц и Гильденстерн играют в орлянку и не могут понять, почему 85 раз подряд выпадает орел, что противоречит и теории вероятности, и закону средних чисел. 40 ничьих (именно столько было в том матче Карпова и Каспарова) — явление, которое так или иначе можно объяснить. Правда, игрались эти ничьи внутри советской действительности, которая все стремительнее превращалась в абсурдистскую орлянку. Лексика этой орлянки — информация о том, сколько длился каждый световой день шахматного поединка Карпова-Каспарова, какое расстояние от Москвы до Киева, Минска, Ташкента и других столиц республик СССР, каким мылом мыть жирные волосы (раз в семь дней), а каким — сухие (раз в 12-14 дней). Текст, собранный из этих сообщений, приправленных передовицами «Правды», заявлением Каспарова после решения судьи прервать матч и современными интервью Карпова и Каспарова озвучивают Иван Стрюк и Андрей Слепухин, волкостреловские Розенкранц и Гильденстерн. Словесный абсурд, в который превращаются реплики от одного только соседства друг с другом, разбавляется игрой в вопросы и ответы из анкеты Пруста. Поздний застой оказывается препарирован и разложен на языковые молекулы. Подобной деконструкцией ситуации, в которой десятилетиями существовал советский человек, Волкострелов уже занимался в спектакле «1968. Новый мир». Текст того спектакля складывался из реплик, взятых из документальной части фильма Михаила Калика «Любить»; последнего слова семи диссидентов, вышедших на Красную площадь в августе 1968 года; команд радиоведущего советской зарядки и текстов, опубликованных в журнале «Новый мир» за 1968 год. Тогда, в том спектакле, Волкострелов сделал открытие: читать сегодня большую часть текстов этого самого «левого» «Нового мира» — невозможно. Но в финале «1968» был эпилог — и в нем по деревянному заднику, в который превращался пожарный занавес, бежали титры с рассказом пионера электронной музыки Джорджио Мородера про его мечту — услышать звук будущего. Герои «Розенкранца и Гильденстерна» озвучивают языковую бессмыслицу под сменяющие друг друга даты на заднике: будущее рождается и тут же умирает. Слова оказываются лишь фоном. Некоторым датам соответствует молчание героев — в тишине включаются и гаснут фонари, освещающие стол, за которым играется бесконечная ничья. И здесь на ум приходит закат из недавней премьеры театра post «Мы уже здесь»: этот закат освещал землян, колонизировавших Марс. На этом Марсе ничего не происходило, если не считать событием пропавшую связь с Землей. Но, вероятно, там даже была возможна жизнь, предполагающая создание нового мира — вроде проектирования домов для другой планете. В пространстве, где обитают волкостреловские Розенкранц и Гильденстерн, возможен только брежневский вакуум: в то время, как космические корабли бороздят просторы Вселенной, они час двадцать (столько идет спектакль) наблюдают за бессмысленно утекающим временем. Время и есть третий, по-настоящему главный герой спектакля. Оно даже отбрасывает тень на белую стену и оказывается так и не передвинутой шахматной фигуркой в матче, где было сыграно сорок ничьих.
