Арина Хек, ПТЖ, 26.11.2023
В премьере ТЮЗа, выпущенной к 200-летию Островского, «Лес» гостеприимно встречает всех комедиантов, трагиков и комиков, лицедеев и паяцев в своей тенистой куще. Уланбек Баялиев строит метавселенную Островского и предлагает к прочтению персонажам «Леса» тексты из различных пьес. Так Аксюша (Ирина Волкова) признается в любви к театру монологом из «Талантов и поклонников», Театральная Моль (Юлия Корж) нападает безумной барыней из «Грозы», а Улита (Анна Лебедь) и Несчастливцев (Олег Сенченко) разыгрывают сцену воссоединения семьи из «Без вины виноватых».
Больше всего режиссера привлекает магическое свойство театра, блуждание в его пыльных кулисах, помнящих все роли и судьбы. Уланбек Баялиев, беря текст Островского, настаивает на шекспировской формуле восприятия мира «весь мир — театр», хотя для самого Шекспира скорее театр — весь мир. Режиссер отказывается от социальных конфликтов и сатиры, спектакль ТЮЗа — не высмеивание человеческого невежества людей, словно вышедших из дремучего леса, он о театре, всеобщем бегстве в лес.
Бегство в лес (читай «в театр») становится сознательным погружением в иллюзию. Спектакль начинается с того, что Счастливцев (Александр Иванов) отчаянно ломится сквозь железную стену, выбивает дверь с портретом Островского, просит драматурга впустить его. Он словно бежит от чего-то пугающего в этот театральный бункер, и от петли, висящей на авансцене, его спасает только театр, который откроется зрителю в имении Гурмыжской.
Актерствуют в «Лесе» все персонажи, среди которых Гурмыжская в исполнении Анны Дюковой — главная актриса, прима своего театра, играющая и влюбленных, и трагических героинь. В героине Дюковой нет ничего от скупой грымзы-ханжи, она молода и соблазнительна, все уездные мужчины готовы пасть перед ней ниц и аплодировать, пока она накручивает круги по сцене, заламывает руки и мастерски падает без чувств. Она сумасбродна и в этом очаровательна, потому, видимо, остальные прощают Гурмыжской, что она плохая актриса.
Идею, что мир Гурмыжской — плохой антрепризный театр, режиссер заимствует у Мейерхольда, но реализует не так жестко, утрированно-ярко. От плохого актерства на сцене жизни остались милые сердцу мулечки: манерное заигрывание с гостями, экзальтированные падения на колени и подача реплик с придыханием. Все обитатели леса играют в жизни точно так же, как Счастливцев и Несчастливцев на сцене. Прямой иллюстрацией этой мысли становится сцена с Аксюшей у озера. Присев на планшет сцены в позе васнецовской Аленушки и собравшись топиться, она рассказывает Несчастливцеву о своей тяжелой судьбе. В это время ее монолог пластически дублирует Театральная Моль, повторяя каждое движение и реплику Аксюши. Кто кого зеркалит? Театр становится отражением жизни или жизненные драмы — отражение театра, режиссер принципиально не дает ответа. Все смешалось и отражается друг в друге, имение Гурмыжской — выстроенная сцена-коробка с занавесом и зрительским рядом, пол в котором оказывается зеркалом, покрытым патиной. Образы двоятся и множатся.
У каждого актера «Леса» своя природа: шаржированно-гротескная у Бодаева и Милонова (Денис Гильманов и Иван Стрюк), академически классическая у Карпа Савельича (Сергей Жукович), сдержанно-драматическая у Аксюши, условная небытовая у Театральной Моли и жеманно-экзальтированная у Алексиса (Данила Лобов).
Добавление связанного с актерством подтекста в ролях, игра в театр в театре, странным образом не обогащает, а наоборот — делает роли однозначными. Бесконечно наигрывающая Гурмыжская ревнует к начинающей актрисе Аксюше, та отдается страданиям со всей старательностью, а богемные, похожие на тараканов гости имения выражают свое зрительское восхищение. Сперва кажется, что Восмибратов (Кирилл Таскин) не участвует в провинциальном концерте, он верный поклонник Гурмыжской. Однако оказывается, что его игра просто искуснее и хитрее остальных: падая перед ней на колени, лобзая руки и произнося страстные речи, лукавый купец обводит дамочку вокруг пальца на деньги и без зазрения совести перешагивает через ее трагически распростертое на полу тело.
Главным театральным фокусом, еще одним сюжетом для игры становится подмена Счастливцева и Несчастливцева. Персонажи Сенченко и Иванова путаются и начинают играть друг друга: статного и печального Счастливцева принимают в имении Гурмыжской за Несчастливцева, а суетливый пьяница Несчастливцев, не могущий произнести без запинок ни один монолог, остается в роли Счастливцева. Эта забавная путаница добавляет неожиданные оттенки в оригинальный текст Островского, заставляя бродячих артистов не только играть случайно доставшуюся роль, но и транслировать свое отношение к ней.
Воплощением торжества актерской игры становится не прима Гурмыжская, не страдающая Аксюша и даже не человек от театра, Театральная Моль, а Улита в исполнении Анны Лебедь. Каждое появление Улиты — парад аттракционов: то ее окружают в эротическим танце мужчины, случайно зашедшие из шоу под дождем, то сама она, словно лишенная тела и пола, с взъерошенными волосами и в сюртучке, берет ведущую роль и седлает Гурмыжскую. Фальшивый театр ее не отталкивает и не утомляет, она вся — радость игры.
Заигрывания с театральными жанрами приводят к пафосно-возвышенному финалу, настоящей оде театру. Спектакль-панегирик заканчивается всеединением. Все происходящее оказывается шуткой, спектаклем для самих персонажей, они весело смеются над собственными монологами и готовы сыграть всю историю еще раз и тем самым спастись от угнетающей реальности. Актеры тянутся руками за бесконечным красным занавесом, в который с нежностью укутается Театральная Моль и пропадет под грудами его бархатных складок.
Эта попытка спрятаться в безопасном пространстве кулис кажется привлекательной, но одновременно и пугающей своим избеганием реальности. Этого ощущения нет, например, в романе Сомерсета Моэма «Театр» и образе Джулии Ламберт. Великая месть актрисы через искусство ставит театр на высшую ступень. На этом фоне меркнут все экзерсисы Аксюши, а история с лесом и бегством в театр-иллюзию кажется сказкой. Гораздо лучше этого победа театра над реальностью. Его спасительная сила действительно велика, и именно ее мы ощущаем последние пару лет, а вот прятки за кулисами могут легко перерасти в болезненное избегание действительности. И эту важную и тонкую грань различить в спектакле едва ли возможно.
