Надежда Таршис, Блог ПТЖ, ноябрь 2009
Жил как нЕ жил, томил всех одним своим присутствием, умер, шел дождь.
Зачем-то Беликов Чехову понадобился. Ведь не для того, чтоб в школе учили детей дружно презирать этого персонажа (а заодно и рассказ проглотить, как беликовскую калошу, и не подавиться).
В том-то, кажется, и суть, что рассказ — из тех, что застревают в сознании. Человек в футляре: готовая карикатура! Но сатирический акцент снимается, ведь тут речь и о смерти, в самом чеховском рассказе. Уже название не может не царапать. (Кстати, то же с чеховской «Душечкой». Прелестная, как будто диккенсовская женушка трех персонажей! Героиня в ленсоветовском спектакле и была прелестной, но Георгий Васильев услышал за лепетом «душечки» реальный масштаб чеховского слова о душе. Чехов говорит о ней в далекой от прекраснодушия глубокой традиции великой литературы, наследуя Толстому, предваряя Блока.)
Школярский, хрестоматийный акцент на «футляре» отменен. Футляр не забыт, как не забывает Беликов молвить: «Расческа. Ножичек. Калоши. Зонт. Часы. Очки». Это его пароль перед выходом из дома, к людям. Облачение в упомянутые доспехи не буквально, оно получает пластическую формулу в спектакле. Вообще партия Беликова — виртуозная работа Валерия Дьяченко. Голосоведение столь же выразительно, как пластический рисунок. Персонаж вызывает и сострадание, и содрогание, и восторг.
Малая сцена ТЮЗа. Действие начинается «на самом краю села Мироносицкое». Ходит в сумерках «бывшая старостиха», бормочет что-то: согбенная фигура человека, блуждающая уже за краем своей жизни. Далее, как у Чехова, коротают вечер двое охотников, встретившиеся на ночлеге в старом сарае. (Доски сарая — это и некие кулисы, раздвигаемые в стороны самими персонажами: художник Эмиль Капелюш.) Экспозиция, с одной стороны, отсылает нас к излюбленному зачину всей русской словесности разом. В то же время эта вводящая в сюжет беседа Буркина с Иваном Ивановичем не что иное, как диалог «по Ионеско». Встреча старых знакомых, с многократными повторениями реплик и взаимными, формально-страстными похлопываниями и обниманиями, узнаваема до судорог, до полной механичности ритуала. Это отлаженный «футляр» выхолощенных человеческих отношений. Есть, таким образом, и «футляры» без людей. История учителя древнегреческого языка возникает отсюда как история маргинала, отщепенца. А охотники-знакомцы (Алексей Титков и Александр Иванов) возьмут на себя роли остальных персонажей.
«Это меня сейчас хоронили» — появление Валерия Дьяченко в роли Беликова, в сущности, танец, и это начало его пластической темы, афористичной, как весь спектакль Георгия Васильева (хореограф Сергей Грицай). Персонаж кружит на одном месте, очерчивая зонтом вокруг себя границу. Были в русской литературе «лишние люди», была жизнебоязнь — у Подколесина, например. Здесь уже фобия. «Как я ненавижу действительность. Как меня раздражает настоящее — зачем оно?» Гимназическая страшилка — не главное, что можно сказать о персонаже Валерия Дьяченко. Глуховатые интонации голоса пластичны настолько, что вы слышите гнев и скорбь человека, уже отжившего.
«Антропос!.. О как звучен, как прекрасен греческий язык!» Застегнутый на все пуговицы Беликов несет в себе некий недоступный для окружающих мир, восторг обладания благородством и завершенностью форм древнего языка. Беликов не унтер Пришибеев и не позднейший сологубовский Передонов, при всех возможных перекличках. Сама его охранительная, ультраконсервативная позиция, даже сама его сентенция «Как бы чего не вышло», столь раздражающая коллег с их либеральными кружками и катаньем на велосипеде, скорее существует в контексте платоновского «Государства» и его же «Законов». Там в целях достижения всеобщей гармонии поведение индивидуума жестко и до мелочей регламентировано — к примеру: «Для всех свободнорожденных надо установить распорядок на все время дня»*.
* Платон. Сочинения: В 3 т. М., 1972. Т. 3. Ч. 2. С. 287. (Пер. А. Н. Егунова.)
«Кто живет без печали и гнева, тот не любит отчизны своей!» — хором могли бы выкликать строки Некрасова в либеральных кружках, но их произносит человек в футляре. Васильевский Беликов, Беликов Валерия Дьяченко живет с печалью и гневом, только его отечество — классический древний мир. Очки, зонт, часы, калоши — его панцирь и одновременно рыцарские доспехи. Парадоксально — но родство этого персонажа с рыцарем Печального образа подтвердится сразу, как только он встретится с приехавшей из Малороссии Варенькой Коваленко. Афродита, из пены рожденная, — чем не Дульцинея?
Беликов готов признать в малороссийском говоре Вареньки звучность древнегреческого…
Герой переживает нешуточную встряску. Наступает момент, когда мы видим Беликова в алых шароварах, гуцульской шапке.
Вареньку, прибывшую с братом-учителем с малороссийского хутора, играют в очередь Елизавета Прилепская и Ольга Карленко. Громкоголосая, смешливая, зрелая эта девица, голосящая, как иерихонская труба, украинские песни, — яркая работа в обоих случаях. У Елизаветы Прилепской получилась обаятельная, смешная от начала до конца, шаржированная пришелица из солнечного края в пасмурную Россию. Игра Ольги Карленко, на мой взгляд, более интеллектуальна, наделена тем свойством афористической точности, что характерно для спектакля в целом. Ирония тут не относится только к персонажу, связана со всем строем спектакля, явленным уже в первой сцене. В ее игре более осознанны мимолетные, но выразительные мизансценические стоп-кадры, и явление Вареньки-Афродиты в судьбе героя обретает, можно сказать, скульптурную определенность. Украинские песни, распеваемые к месту и не к месту, звучат у Карленко альтово, мощно. Сама южная витальность словно достигает некоего предела, парадоксально окаменевает, становится косной, и присказка «просто ужас!» обретает реальный смысл. Так же и пластические дуэты Вареньки сБеликовым обретают смысл значимой пантомимы, вехи в судьбе Антропоса…
«Влюбленный Антропос» приходит в театр (в лаконичном, строго выверенном мире спектакля целых два «театра в театре»: сцена у балкона Джульетты в гимназической самодеятельности с ее профанной патетикой и увертюра в оперном театре). Более того, Беликов попадает с Варенькой в ужасающую его «чайную», где кабацкая атмосфера, и музыка звучит трагически страстно (композитор Валерий Пигузов).
Только что из уст в уста летало «А хорошо бы их поженить». И вот: «Влюбленный Антропос» — злорадная подпись на карикатуре, приколотой к беликовскому пальто. «Какие нехорошие люди».
Объяснение с удалым братцем Вареньки (Алексей Титков) заканчивается катастрофой, барабаном, надетым на голову «фискала». Стоп-кадр. Варенька «заливается своим малороссийским смехом». Коваленко еще и обзывает при ней Беликова пауком, и в самом деле герой едва не превращен в паука (привет Францу Кафке), когда одет в пальто, висящее на вешалке.
Танец-пантомима героя со слугой Афанасием (Александр Иванов) завершает беликовское существование в спектакле. «Вздох облегчения», которым общество простилось с героем, опротестовано в спектакле, вслед за Чеховым. Закольцованность начала и конца поддержана финалом беседы Буркина с Иваном Ивановичем. Только, похоже, рассказанная история не на шутку растревожила, Иван Иванович не в состоянии «закрыть тему», он ощущает некий экзистенциальный смысл истории о человеке и футляре…
Спектакль преодолел премьерную «сырость». Теперь это артистичный, талантливый во всех своих составляющих опус — третья постановка Георгия Васильева в ТЮЗе после «Записок сумасшедшего» и «Старосветских помещиков», если не считать первого обращения режиссера к «Человеку в футляре» десять лет назад — на большой сцене этого театра, с тем же Валерием Дьяченко в главной роли. Чеховская неоднозначность, воплощенная в щемящем сочетании иронии и горечи, была и там. Кажется, тогда крупнее прозвучал античный мотив — начиная с декорации Эмиля Капелюша: посередине сцены возвышался некий мавзолей, увенчанный подобием Парфенона. Могила Антропоса имела характер символический. При этом героине Карленко было где разогнаться, когда она звонко кричала ошеломленному Беликову: «Догоняйтэ!»
«Человек в футляре» вернулся… Новый спектакль Малой сцены, естественно, более камерный, но он, как это свойственно режиссуре Георгия Васильева, редкостно емкий. Такая компактность сродни первоисточнику. Художественная фантазия и творческая воля постановщика провоцируют подобные качества в зрителе. Чехов этого заслуживает.
