Надежда Стоева, Петербургский театральный журнал, 21.03.2025
«Лучшевсехний папа, или Краденое солнце». Инсценировка И. Васьковской по произведениям К. Чуковского «Краденое солнце», «Бармалей» и «Айболит».
ТЮЗ им. А. А. Брянцева. Режиссер Иван Миневцев, сценография и костюмы Варвары Иваник.
Первое, на что я обратила внимание в этом спектакле, — коридор с серыми обоями с узнаваемым дамасским орнаментом, с настенным телефонным аппаратом, пожалуй, слишком современным, и хрустальной люстрой, так знакомо звенящей, когда кто-то идет. Коридор на самом деле в глубине, он ведет в темноту, туда, где ничего уже нет, где театральная условность заявляет свои права. Но заметила я его раньше, чем большую бумажную комнату на первом плане — угол с низким потолком, неровными окнами, вырезанными в бумажных стенах. Это комната Муры.
Кровать, детский стул, стол, кривой шкаф — белые, как будто из бумаги. Чуть мятая, снежно-белая поверхность, где можно нарисовать что угодно, какой угодно мир. Видеопроекция пытается добавить нежно-розовую, почти зефирную окраску с салатовыми пятнами (возможно, цветочками), но потом это видео пропадает за ненадобностью — и без него все яркое и впечатляющее.
Белая комната имеет границы, она утопает в черноте Малой сцены ТЮЗа. Комната оказывается проницаема для разных личностей. Когда Муру украдет Бармалей, Папа вылезет на крышу и будет смотреть сверху на зрительный зал, и условность этого мира окончательно утвердится. Конечно, эта комната — фантазия писателя, потерявшего ребенка и всегда вспоминающего свои попытки его спасти. В программке Чуковский обозначен просто как Папа, он «лучшевсехний» папа, и взрослые дети (по пьесе Лиде 19, а Коле 22) вспоминают о нем с обожанием. Пьеса Ирины Васьковской собрана из детских произведений Чуковского и игры, которая помогает спасти больную девочку. Надо только сильно верить в предлагаемые обстоятельства игры. Спектакль осмысляет опыт проживания горя, он не дает советы, а фиксирует, что такой выход тоже возможен и, может быть, на время, но принесет облегчение.
Голоса Лиды (Юлия Корж) и Коли (Богдан Коршунов) в записи выясняют, сколько пап поместится в дереве. Коля рассказывает о суровости папы, задающего ему задания по английскому… Мы не услышим реальный голос Чуковского, его характерную надтреснутую велеречивость с тщательным выговариванием, таким узнаваемым и добродушным. Перед нами условный Папа (Валерий Дьяченко), переживший революцию, террор, проработку. И вот он уже досадует на детей за лень и распекает их почем зря, сминая с остервенением выпуск газеты «Правда». Мы услышим только обрывки, только недоговоренности — обвинение в «чуковщине». «Детям нужны реальные факты, а не чепуховости! Вы затемняете детям мозги». Реально затемняет здесь все только один человек-фантом: Судья, который станет потом Бармалеем (Константин Федин), он в черном, практически цвета угля, кожаном пальто, черная клякса в белом мире Муры. Он огромен, голова упирается в потолок. Тащит смешного и улыбчивого человека в маске — Крокодила (Максим Погольша). Огромная бумажная пасть Крокодила, как из детского утренника, развернута «в профиль» и позволяет видеть простодушное лицо человека. Он — Крокодил-предатель и Крокодил-защитник. Он впустит Бармалея в мир Муры, но он же и слопает его, когда Чуковские не смогут придумать ему наказание.
Метаморфоза оборотничества в спектакле главная. Крокодил — это и человек, которого привел Судья, и отец Тотоши и Кокоши, ради которых совершается предательство. Судья — он же Бармалей в огромном черном костюме из синтетической проволоки, с вылезшими нитками, как «зачириканная» на белом листе ошибка, с разметавшимися во все стороны резкими линиями. Лида — она же Варвара, сестра Айболита. Коля — он же собака Авва в длинном, до пола комбинезоне с капюшоном из бумажных ленточек.
Папа почти всегда отстранен, но наблюдает и в нужный момент начинает яростно отстаивать право на игру. «Вы думаете, что ребенок — это уменьшенный взрослый? Взрослый под микроскопом?!.. Но это не так! Дети — это нечто совсем другое! Дети — это сумасшедшие, которые выздоровеют нескоро! И мы должны не лечить их безумие — они вылечатся и без нас! — нет, мы должны войти в это безумие, в этот странный дикий мир — и заговорить языком этого мира!» — кричит он Судье.
Режиссер Иван Миневцев и команда придумывают спектакль как разговор на языке мира ребенка.
Папа — Дьяченко строгий, но слишком уставший отец, неизгладимая обреченность проскальзывает в его движениях. Ведь он уже не первый раз пытается спасти Муру, выдумывая для нее новую сказку. «Жила-была девочка, у нее были мама и папа…» И всякий раз ничего не выходит. Сползая по косяку в дверях между миром Муры и миром взрослых, он вновь пытается что-то накарябать на листе. «Жила-была девочка…»
Но настоящую игру, игру-спасение, может придумать только ребенок. Шестилетняя Мура (Ирина Волкова) обладает логическим мышлением и достаточно внятно мотивирует свой отказ принимать горькую микстуру: диким животным никто не дает лекарство. Вот и приходится Папе рассказать о специальном докторе. Он становится Айболитом, в треугольной пилотке из той самой «Правды», с игрушечным стетоскопом, пластиковыми очками. Если эта игра поможет, он готов снова и снова рассказывать про больных животных и спасать Крокодила.
Условность и игра сочетаются в спектакле с усталой обреченностью писателя, за которым приехал «воронок». Мы отчетливо слышим звук работающей машины, но еще не понимаем связи. Папа, занятый своими детьми, старается не слышать ее, хотя и оглядывается. Сколько времени у него осталось, успеет ли? Этот непроговоренный мотив существует в спектакле где-то на границе миров, чтобы мы, зрители, услышали и поняли его. Намек на арест, дознание или что-то еще за границами этого мира остается только намеком, упоминанием, сноской к игре, затеянной ради спасения.
В игре Валерия Дьяченко равно важны все предлагаемые обстоятельства: Корнея Чуковского, реального отца, безмерно любящего своих детей, и выдуманного доктора Айболита. Так игра и реальность, которые стремятся слиться воедино, мерцают и переходят одна в другую, зло реального мира проникает в выдуманный.
Но в этот раз удалось доиграть, удалось выманить Бармалея из логова и спасти Муру. Она тихо уснет на белоснежной кровати. Варвара — Лида опустит свой воинственный веник, Авва — Коля снимет лохматую шубу. Болезнь отступила на время, и Чуковский успеет написать сказку, в которой девочка выздоровела.
