Некогда с легкой руки князя Владимира Федоровича Одоевского, скорбевшего по кончине великого поэта, до наших дней донеслась ставшая хрестоматийной фраза: «Пушкин – солнце русской поэзии». Легкий, жизнерадостный кудрявый гений при жизни никогда не пересекался с тем, кто оставил отчаянно смелый стихотворный реквием по его безвременной кончине, реквием, взорвавший светское общество, вызвавший высочайший гнев императора, получившего текст от анонима с надписью «Воззвание к революции». Как не пересеклись два поэта и в творчестве: если Пушкин был солнцем, то Лермонтов – откуда, с какой высоты видевший как «спит земля в сиянье голубом», проницавший бесконечную тоску обреченного на вечные скитания Демона, слышавший шелест нежных крыльев ангела, летевшего «по небу полуночи» — был, безусловно, космосом. Он прожил всего лишь 26 лет, но то, что он создал, останется в необозримой вечности.
Поэт заплатил за это – будучи обречен на насмешки, изгнание, непонимание и тоску. Да, желчный, высокомерный, злой шутник – и верный, искренний друг тем, кто не умел и не хотел с ним лукавить: Алексею Столыпину-Монго, Акиму Шан-Гирею…
Но вечность – она впереди, а пока двадцатилетний Михаил Лермонтов только что окончил юнкерскую школу, вышел в полк и получил возможность бывать на знаменитых балах-маскарадах в доме Василия Энгельгардта. Он уже не робко, и весьма азартно пробует свои силы в поэзии и прозе, уже готов первый вариант «Демона», и даже впервые появляется в печати его поэма «Хаджи Абрек», впрочем, попавшая в «Библиотеку для чтения» без его ведома. Двадцатилетний мальчик-поэт торопится, спешит, будто предчувствуя, что жить ему осталось очень немного… Он, конечно, не знает, что при жизни никогда не увидит на сцене свою пьесу «Маскарад», несмотря на многочисленные переделки. Премьера состоится на сцене Александринского театра спустя 16 лет после гибели Лермонтова только благодаря актрисе Марии Валберховой, для бенефиса которой она и была предназначена.
Причин для отказа было множество – «прославление порока» в тексте, ведь Арбенин, отравивший жену, оставался ненаказанным, «неприличные нападки на костюмированные балы в доме Энгельгардтов», странные несоответствия в образе главного героя, наделённого недюжинным умом и растрачивающего его по ничтожным поводам… Но, скорее всего, причина опять-таки скрывалась неподобающе высоко: всем было известно, что во втором этаже дома Энгельгардта располагались «удобные гостиничные номера», и в одном из них, по слухам, царь обесчестил княгиню Долгорукую….
Как бы то ни было, Александринский театр надолго стал почти единственной петербургской сценой, на которой прочно «прописался» «Маскарад»: спектакль возобновлялся на его сцене четыре раза и еще раз порадовал завсегдатаев БДТ в далеком 2006-м году…
Отрадно, что после десятилетнего перерыва пьеса вновь возвращается на подмостки культурной столицы: ТЮЗ имени А. Брянцева открыл 103-й сезон премьерой «Маскарада», приурочив ее к 210-летию со дня рождения Михаила Лермонтова.
Главный режиссер ТЮЗа, создатель постановки Сусанна Цирюк определила спектакль как петербургскую фантасмагорию и, думается, это самая петербургская версия пьесы.
Когда-то писательница Татьяна Толстая, уловив, пожалуй, суть души этого призрачного города, писала: «Царь построил город своего сна, а потом умер. Он-то умер, а город-то остался, и вот, жить нам теперь в чужом сне». Петербург с его неповторимой, мистической, сумрачной атмосферой – полноправное действующее лицо спектакля, город, в котором все — сон.
Спящий под завывание вьюги, под печальный вальс нежного хрупкого снега, город миражей и забытых мечтаний приглашает, затягивает зрителя в призрачную, зыбкую, неуверенную атмосферу, в которой возможно все, в которой перемешаны странная реальность и вполне правдоподобные видения. Одним из излюбленных приемов сценографии Сусанны Юрьевны (ее союзником стал в спектакле Алексей Тарасов) является деление сцены на две половины – верхнюю и нижнюю. Персонажи фантасмагории, вовлеченные в эту безумную историю, которая только и могла случиться в эфемерном Петербурге, легко перемещаются с верха – с его абсолютно осязаемыми узорчатыми решетками городских улиц, зеленым сукном игорного стола, резным туалетом в доме Арбениных — вниз. Туда, где явь сменяется грезами, туда, где дремлет никуда не спешащая карета без лошадей, туда, где покоятся обрывки сновидений, вспыхивают в сумраке и тумане опрокинутые свечи хрустальной люстры, где проносятся в вихре безумного маскарада пары обретших полную свободу от условностей, неистовых в своих страстях танцоров (хореография Антона Дорофеева). А за всем этим странным миром неподвижно наблюдает равнодушная ледяная луна и, кажется, это она сыплет на зачарованный город пригоршни легкого, невесомого снега…
И бродит, кружится между двумя мирами хрупкая девочка, нежным голоском напевая тихий хрустальный мотив про темную Неву, тени, застывшие под аркой на Галерной, и вечную безмятежную любовь под розовым месяцем Летнего сада (утонченная, печальная музыка Василия Тонковидова). Грустный эльф, заблудившийся в холодном городе императора Петра, озябшая душа, очарованная и уже навеки принадлежащая этому городу, душа, заключенная в плену узорчатых оград и темного шелка ночных каналов Петербурга.
Монохромный наряд персонажей (художник Жанна Усачева) заостряет внимание на страстях и чувствах, владеющих персонажами – обостренно-яростных, изощренно-тревожных, как это бывает в немых фильмах. На героях асимметричные костюмы — смесь пышности нарядов XIX века и будоражащей резкости стимпанка, четко разделенные на белый и черный цвета: нет и никогда не было абсолютно идеальных или абсолютно отрицательных в сущности своей людей, все перемешано и вряд ли предопределено. Лишь баронесса Штраль (Екатерина Бездель) выделяется красным корсетом – но она, пожалуй, наряду с князем Звездичем самый живой, чувственный и страстный персонаж спектакля. Да наряд Нины Арбениной полыхает кроваво-красным оттенком юбок, пугающим предчувствием неизбежного трагического финала.
Ну, и о том, что, собственно, ощущает зритель, оказавшийся на этом призрачном маскараде пороков, любви, ревности, отчаяния и – гибели. Еще во времена краткой жизни автора «Маскарад» сразу же стали называть драматургическим парафразом «Горя от ума» — с его горьким сатирическим пафосом, дьяволиадой – имея в виду безумие искушений, одолевающих персонажей пьесы. Последнее определение очень понравилось и нынешним петербургским театралам и, конечно, имеет место быть. «Страсть к игре есть самая сильная из страстей», — писал кудрявый гений: мы азартно играем в жизни и жизнями, меняя одну маску за другой, в зависимости от ситуации, обстоятельств, эмоций – кто-то талантливее, кто-то бездарно, но услышим ли аплодисменты на поклонах, неизвестно никому… В любом случае, погружение в суть пьесы Лермонтова настолько невероятно, болезненно и ощутимо доходит до самых глубин души, что, думается, каждый найдет в ней свой тайный смысл, доступный и понятный только ему, созвучный его проблемам, страхам и чувствам. Да и любое творчество, по сути, очень субъективно и надо ли утверждать, что проник до конца в замысел автора…
Более всего – сообразно антуражу, цветовой гамме, сценографии спектакля происходящее с его эфемерной, смутной связью видений и реальности напоминает невероятный сон. Когда – то Френсис Форд Коппола, безусловно, один из лучших американских режиссеров, в ответ на упрек в адрес вроде как легкомысленной вампирской темы, затронутой им в одном из самых стильных атмосферных лент «Дракула», ответил: «Я снял фильм про сны. Самые сильные чувства, владеющие нами во сне – страх и любовь. Про это мой фильм». Не грезится ли Арбенину в потрясающем исполнении Дмитрия Ткаченко выстраданный, нестерпимо желанный, давно загаданный сон о счастливой любви. Арбенин Дмитрия не похож ни на эгоистичного злодея, до такой степени мучимого собственнической ревность, что доводит дело до преступления, ни на яростного обличителя пороков общества, до которого ему по большому счету нет дела, от которого он стремится уйти и закрыться. Он, прежде всего, живой человек, страстно мечтающий о любви, о нежном человеческом счастье, но пробуждение оказывается нестерпимо ужасным… Ткаченко без труда (на взгляд зрителя из зала) вживается в роль Арбенина, произнося кажущийся отдельным искусствоведам тяжелым лермонтовский текст просто и легко, будто ведя с нами – и персонажами пьесы сокровенный диалог. Но приходит ночной кошмар – мистический Неизвестный (Антон Войналович) – его невыносимая совесть, горькое сожаление за нечто, сотворенное давно, но не забытое, лишь затаившееся до поры в тайных уголках неспокойной души, страшное воспоминание о былом и неискупленном, жгучее ощущение вины за прошлое, неведомое нам, но такое живое для Арбенина… Стреляя в этот кошмар, он убивает, по сути, себя и свой шанс на возрождение.
Кстати, в исполнении Дмитрия Арбенин — полный сил и энергии молодой человек, вовсе не умудренный годами и отягощенный грузом несчастливого опыта, приближающийся к порогу серебряного возраста, каким его норовили представить в ряде предыдущих постановок (кстати, а вы знаете, сколько лет Арбенину?) Он именно такой, какого и могла полюбить юная Нина (Анна Потакова) – прелестная, живая, грациозная любительница потанцевать, пошалить, подурачиться, напроказничать, она нестерпимо молода, полна жизни, желания счастья и радости. Но именно в силу своей искренности не способна забыться настолько, чтобы изменить.
Столь же ослепительно молод князь Звездич (Семен Толов)– в противовес светскому обществу принимающий жизнь во всех ее проявлениях, пронзительно переживающий на сцене всю гамму чувств – горячечную влюбленность, азарт, горький стыд за поруганное достоинство, отчаяние, безумный гнев… В чем-то он – прототип автора с его противостоянием графам и баронам, с его обостренными яростными чувствами, и, возможно, даже с отсылкой на Кавказ.
А что же, к слову, то самое светское общество? Как-то необыкновенно страшно и больно прочувствовалось именно в этой постановке, насколько легко, шутя, играя можно разрушить жизнь человека: от скуки, от желания потешить и потрафить себе любимому, от желания развлечься или просто от антипатии. Что-то изменилось с тех пор? – неважно, к каким слоям общества вы принадлежите, о последствиях неосторожного слова, необдуманной шутки, а, возможно, злого умысла задуматься всегда не поздно… И не вестись на поводу у скучающей, наверняка повеселившейся в пору бурной молодости Старой княжны (великолепная заслуженная артистка РФ Наталья Боровкова), изрекающей затертые мертвые истины давно истлевших лет. Не стала бы ассоциировать ее с Пиковой дамой, как уже окрестили княжну в театральных кругах – в ней нет ничего инфернального, скорее, она, растерявшая былую красоту, резвость и живость чувств – вполне здравое олицетворение светского общества, в своей пресыщенности и усталости утратившего способность любить и ценить человеческую жизнь.
Общества, в противовес истинным человеческим чувствам заменившего их на разнузданность, необузданность и похотливое распутство, скрытое под бальными масками. За анонимностью, следует чувство безнаказанности — «мир перевернулся», а те, кто надевает маску, перестает быть самим собой — его имя, пол, статус не имеет значения…
Драма Арбенина свершилась, но, быть может, остается надежда – для тех, кто под дивную музыку, оплакивающую погибшую Нину, отмолит свою душу, робко потянувшуюся навстречу любви и вере.
