Владимир Чернышов: «От Андромеды до Аделаиды»
Озорной, легкий, сопереживающий Пушкин в «Маленьких трагедиях», устремляющийся ввысь, верящий в чудо Эгль, трагичный, трепетный Миндаль, фантазийный, добродушный Фавн, упертый и своевольный Поликсен, алчный и страстно увлеченный своим делом Пичугин — одни из немногих образов Владимира Чернышова, которые он играет на сцене ТЮЗа имени А.А. Брянцева. С детства влюбленный в искусство, приехавший из небольшого провинциального городка, Владимир поступил на курс к легендарному мастеру — Аркадию Кацману, а затем был приглашен в ТЮЗ. Артист играет в прославленном театре уже 25 лет, активно снимается в кино, прекрасно поет и танцует. Какая роль манит актера, что пронизывает его образы и чем кино отличается от театра вы узнаете из нашего интервью.
— Владимир, считаете ли вы, что родились под актерской звездой? Какая она ваша звезда?
— Все мы рождаемся под какой-то звездой. С детства я был увлечен искусством – сначала это была музыка, я ходил в музыкальную школу, играл на скрипке, фортепиано, затем стал посещать еще и танцевальный кружок, а с 5 класса вдобавок возник школьный театр. Вчера я задумался, вот чем бы я занимался, если бы в моей жизни не было театра? Совершенно непонятно – передо мной возникает пустота. Поэтому, наверное, да, я родился под актерской звездой. Только театр или пустота, ничего.
Я иду туда, куда меня ведет моя звезда. Я верен ей. Наверное, я доволен своей актерской жизнью. Хотя я перебираю свои роли, иногда смотришь у коллег – такие наименования, классики так много. Когда меня спрашивают, что я сыграл, и я перечисляю названия, все уточняют, а что это за роль, что за спектакль. «Горе от ума» роль Молчалина – понятно, «Крошка Цахес» роль Бальтазара – понятно, а «Рождество 1942» – вызывает вопросы, что это за роль? И ты начинаешь объяснять: мы читали письма фашистов. И людям все равно до конца непонятно, что это за образ в отличие от хрестоматийного.
Я стал понимать, что почти во всех спектаклях, я нахожусь над историей: это проявилось уже в первой большой роли в ТЮЗе – спектакле «Рони, дочь разбойника», где я играл Рассказчика. Сейчас я играю Эгля в «Алых парусах», Пушкина в «Маленьких трагедиях», Хор в «Ромео и Джульетте» – персонажей, которые наблюдают историю со стороны.
Моя звезда светит, ведет куда-то. Я не могу до сих пор понять, фаталист ли я – наверное, да, я верю, что какое-то предопределение есть. Роптать и как-то жаловаться на что-то, сетовать – глупо. Это значит зачеркнуть свою жизнь, ведь вернуть или переписать что-то — невозможно. Раньше я переживал оттого, что не попадал в какую-то работу, а потом стал к этому относиться философски — значит так и нужно. В любой ситуации, если что-то случилось, я благодарен этому. Это моя жизнь, и она прекрасна.
— Артисты ТЮЗа с любовью вспоминают спектакль Ивана Латышева «Рождество 1942 года, или Письма о Волге», в котором помимо художественной реализовалась большая человеческая миссия: вы читали прощальные письма немецких солдат, написанные во время боевых действий под Сталинградом, так и не нашедшие своих адресантов. Эта выдающаяся работа получила несколько наград за актерский ансамбль: премию Стрежельчика и «Золотой Софит». Как складывалась эта работа?
— Мы все вместе рождали этот спектакль, но нас направляла тонкая режиссура Ивана Латышева. Он сделал правильный подбор писем для каждого артиста, точнее не придумаешь. Я готовился к этому спектаклю за неделю, даже не сам готовился, а мое естество само готовилось, независимо от меня. Мы с утра приходили в театр, был момент, когда мы замолкали, причем не было специальных традиций или ритуалов, просто замолкали, отворачивались – каждый оставался наедине с собой, но при этом все чувствовали друг друга. Мы сыгрывались, распевались, тут же и хохмили, но нерв, накал был очень мощный, мы были как одно целое.
Мы много объездили с этим спектаклем, даже в Германии были. Но самое страшное было в Сталинграде: когда мы узнали, что едем туда, у нас был ступор, мы понимали вернемся — на щите или со щитом. Нам сказали, что в зале будут сидеть ветераны, представляете наши ощущения. Это был космос какой-то. Они уже знали, куда идут, а мы знали, что перед нами будут люди, которые были по ту сторону рассказываемых нами событий. Вначале перед нами была непробиваемая стена, но постепенно нас стала настигать волна приятия. К концу спектакля мы были практически одним организмом со зрителями. Нас принимали потрясающе, лучше, чем где бы то ни было. И потом было сказано столько слов благодарности, зрители поняли, что мы не просто читали письма фашистских солдат, а выступали против войны, этого безумия и мракобесия.
— Вы играете Поликсена в «Зимней сказке» Уланбека Баялиева. В этой работе тоже чувствуется крепкая связь актерской и постановочной команды.
— Как перед «Рождеством 1942» мы заранее собирались, чтобы подготовиться к спектаклю, так и здесь мы приходим пораньше, чтобы настроиться друг на друга. С Сашей Ивановым, который играет Леонта, мы говорим друг другу — «брат», мне очень важно обнять его, соединиться с ним. Это одна из лучших работ Саши, я любуюсь им. Я всегда выхожу на сцену, когда Леонт понимает, что он сделал. В этой сцене совершенно великолепно работает еще и Аня Лебедь, в ее устах звучит высочайшая древняя трагедия.
— Образ Поликсена неоднозначен: ваш король тоже одержим страстями.
— Да, и это прослеживается во взаимоотношениях со всеми персонажами. Я не отпускаю Камилло, гублю человека, 16 лет держу его у себя на острове, потому что хочу этого. «Отныне ты мой кормчий, и жизнь пройдешь ты об руку со мной», теперь ты будешь моим верноподданным, говорит Поликсен.
То же самое с сыном. В сцене народного праздника, где мы с Камилло появляемся переодетыми, мой герой проходит через разные стадии чувств: сопротивление, приятие, возмущение, попытка примирения, обида, затем полное ожесточение. Он полюбил невесту сына, видит, что она непростая, практически готов скрепить союз, но, когда сын говорит текст, что ничего не откроет отцу и когда умрет один человек, он станет главным, у моего героя возникает негодование: что, ах ты щенок, не доставайся же никому. Коса находит на камень. Я мечу гром и молнии, сыплю проклятья, потому что он идет против моей воли. У меня включается древняя трагедия, о которой мы много говорили с режиссером. Музыка Фаустаса Латенаса, который недавно покинул этот мир, помогает, проникает внутрь, отзывается где-то в позвоночнике, набирает, набирает обороты, становится пронзительнее, и уже на поклоне звучит на всю мощь.
— Шекспир раскрывается для зрителей ТЮЗа с новой стороны: «Ромео и Джульетта» – тоже очень современный спектакль.
— Я влетел в этот спектакль за два дня до премьеры, когда заболел коллега. Я очень хотел поработать с Александром Морфовым, у нас состоялся один насыщенный разговор. Для режиссера исключительно важны тонкости слова: мы используем различные переводы пьесы Шекспира, стихотворения различаются по ритму и содержанию. Я получаю удовольствие от этого драйвового спектакля.
— В «Маленьких трагедиях» Руслана Кудашова вы играете Пушкина, шалопая и искрометного выдумщика. Вам близко такое восприятие поэта? Каков ваш герой?
— Да, и наш премьерный спектакль «Сказки Пушкина» именно такой. При этом некоторые зрители говорят – вы нашу классику не трогайте, зачем вы так осовременили историю? Да Пушкин бы первый смеялся на этом спектакле, я уверен, чего он только не писал. Он хулиган, а не классический поэт на котурнах.
Образ Пушкина в «Маленьких трагедиях» возник не сразу. Уже шли репетиции, Руслан Кудашов меня вызвал и сказал, что хочет, чтобы через все трагедии был проведен сквозной образ. Руслан — творец, я таких режиссеров люблю – и сомневается, и все неоднозначно решает сцены, и спектакль рождает во время репетиций с артистами. Мой Пушкин идет по совершенно непрямой дороге, там и повороты резкие, и горы, и пропасть – такой богатый ландшафт роли. И с Русланом мы шли точно так. Это было легко, но непросто. Мой выход в «Пире во время чумы» рождался долго, мы думали, как это будет. Когда возникли саночки, я сразу все понял – Ленинград, блокада, тут же стихотворение «Бесы». Руслан — мастер, настоящий художник. Очень жаль, что мы редко играем этот спектакль – это тормозит и разрушает артиста. Для того, чтобы расти, накапливать, его нужно играть почаще.
— Зато довольно часто идет мюзикл «Алые паруса», где вы играете стойкого носителя веры в чудо, странника Эгля.
— «Алые паруса» – бестселлер ТЮЗа. Мой герой зарождает веру в чуду, несет свет. Хотя когда я начинал репетировать, я немного грузил, добавлял мрачности и загадочности образу. Потом и голова, и внутренние ощущения вынесли меня к свету, тем более мой прямой адресант — ребенок. При скудности драматурги я тяну свою линию и рассказываю историю с самого начала. Когда я беру маленькую Ассоль на руки, я уже понимаю, куда я поведу этого ребенка. Я над историей, странник, представитель сферы высших сил, у которого есть своя миссия.
Музыка Дунаевского — потрясающая, он сделал шедевр, создал хорошую, не от головы написанную, живую, правильную музыку. Все мои знакомые после просмотра спектакля приходят домой и скачивают себе эти музыкальные композиции, потому что они завораживают. Это настоящий мюзикл, написанный Дунаевским по соответствующим законам: драматические вставки совсем небольшие, а тексты песен раскрывают драматизм отношений. До сих пор почти весь спектакль я провожу за кулисами и слушаю своих коллег.
— Каков ваш герой в Леньке Пантелееве, тоже легендарном мюзикле ТЮЗа?
— Аня Лебедь когда-то в фейсбуке написала, что всегда считала, что спектакль живет пять лет, потом умирает и никакие реанимации ему не помогают. «Ленька Пантелеев» — это тот редкий случай, когда спектакль живет девять лет и остается до сих пор живым.
Это один из моих любимых спектаклей, который рождался в муках. У меня яркая роль, мой герой – король нищих Петрограда, первый пройдоха, который учит своих подопечных обирать, обманывать, делать все, чтобы получить выгоду, наживу. За эту роль я был номинирован на национальную премию «Музыкальное сердце театра», а спектакль стал лауреатом этой премии в самой главной номинации – «Лучший спектакль».
Музыкальные спектакли – это моя стихия. Я купаюсь в «Леньке Пантелееве». У меня так много светлых персонажей в театре, что хочется контрастов, мы же – артисты, нас бросать должно из огня да в полымя. Мой герой поет страстями – его интересуют деньги, нажива, подспудно — власть. Он упоен своим призванием, находит в этом поэзию, показывая, как выпрашивать деньги, говорит своим ученикам: «вы же должны душу раскрывать, всю боль, всю страсть отдавать любимому делу».
— Вы, отдаваясь любимому делу, понимаете, когда театральное чудо произошло?
— Это внутреннее чувство и часто говорят, что оно разнится с тем, что происходит на самом деле, чуть ли не наоборот – когда ты чувствуешь эйфорию, на самом деле все не так хорошо получается. Когда спектакль случился, я дышу полной грудью, испытываю чувство удовольствия от того, что сделал все, что мог, никакой досады не испытываю. Ты выдыхаешь и чувствуешь такую приятную усталость, а потом приходишь домой, включаешься и долго не можешь уснуть. Это наша профдеформация, и всем бы такую. Лучше умирать от того, что у тебя сердце разорвалось, от того, что ты что-то слишком эмоциально воспринял, выложился, а не от равнодушия, жестокости. Человек – открытое существо, мы должны быть ближе к природе.
— Чем вам дорого кино, где вы так часто рассказываете о темных сторонах души человека?
— В кино мне нравится другой способ существования, там больше правды, настоящей жизни. Жизнь в кино должна быть максимально приближена к реальности, а порой нужно быть органичным, существуя при этом в какой-то экстремальной ситуации.
У меня были и светлые проблески. Года два назад был сериал «Такая работа», где я играл человека, которого предали друзья. Его подставляют, считают, что он маньяк, а он тихий, скромный человек, который шьет кукол. Я играл забитого, незаметного человека, в котором кипит столько боли, одиночества – мне это было так близко. Я мечтаю сыграть маленького человека, ведь не только на богатырях, но и на таких незаметных душах держится очень многое в мире.
Аглая Прокофьева
