Алена Муравлянская, «MuseCube», 21.09.2014
Мне сложно писать, и заметки после спектакля похожи на шифр, который поди разбери — непросто выводить буквы на бумаге в полной темное, знаете ли. И полной темноты этой — добрые 25 минут, и темнота оживает звуками — голосами, скрипом — словно когтем кто-то по стеклу царапает, низким воем — то ли ветер, то ли метель — шуршанием белого шума на странной радиоволне, шорохами. Зрители напрягаются — это чувствуется, и скоро начинают раздаваться возгласы — негодующие: «Где свет?», «Говорите громче!», «Что происходит вообще?!», «Это что, искусство такое?». Я первый раз в жизни вижу (точнее, слышу) такую реакцию зрителей, и поначалу кажется — не может быть, сюр, наверное, это тоже часть представления! Нет, не часть. А вполне живая реакция на пьесу — первую из девяти, девяти составляющих спектакля «Беккет. Пьесы», премьера которого сейчас — в этой темноте, наполненной звуками — происходит в ТЮЗе. И спектакль этот — словно оживший музей современного искусства, где экспонаты пришли в замысловатое движение. Происходящее похоже на сон — на плохой сон, на кошмар — с замедленным временем, тусклым светом, реальностью, закручивающейся в спирали — словно идешь в лабиринте и раз за разом выходишь на одно и то же место. И проснуться не выходит — вместо того чтобы сесть в своей постели, ты просыпаешься из одного сна в другой, увязая в них все глубже. И смотришь, словно странный черно-белый фильм, истории, разворачивающиеся в этом сонном мороке. В одной истории нет ничего, кроме голосов в темноте и беспредельного одиночества. В другой — трое призраков, отзвуков людей, навсегда застряли в одном отрезке пространства и времени, и в темноте звучат их голоса, бесконечно повторяясь. В третьей на экране разворачивается черно-белое кино, и герой его ждет одного, а дожидается — совсем другого, страшноватого, необъяснимого… В четвертой, в пятой, в шестой… Персонажи похожи на призраков, а их истории — на артхаусные короткометражки. Очень разные. И очень жуткие. Одни зрители уходят. Другие остаются и пристальнее всматриваются в происходящее. Истории завораживают и пугают одновременно. К ним не хочется прикасаться, но и проснуться — не получается. Иногда истории обретают краски — когда из зрительного зала все, словно сомнамбулы, переходят в фойе, в котором сон продолжается — цветной и, казалось бы, динамичный, но тревога не уменьшается, а только растет. Иногда истории обретают ощущения — хрустящий под каблуками мусор, пульсирующий свет прожекторов в новом зале, в котором разворачивается последний сон, и становится ясно — все. Можно просыпаться. Можно аплодировать. Можно обсуждать случившееся со спутниками — только вот слова подобрать очень и очень непросто. Я могу понять возмущение зрителей. Точнее, я понимаю, почему они возмущаются — но не могу разделить это чувство. Даже если оставлять за рамками оценки объективные составляющие постановки, одна его концепция восхищает — и вот почему. «Беккет. Пьесы» раздвигает границы театрального искусства. Шагает в ту сторону, о которой зрители не знают и говорит: смотрите. Театр бывает и таким. Нельзя сказать, что это пьеса для широкого зрителя. Больше понимания она найдет на фестивальной сцене, чем в «массовом прокате», в котором недовольные будут фыркать, уходить и кричать во весь голос: «Что это за креатив? Верните деньги!». И в то же время она именно что для любой публики, даже для такой. Просто потому что надо же кому-то сказать: искусство — это не только то, к чему вы привыкли. Нравится вам это или нет.
