Яна Постовалова, Блог "Петербургского театрального журнала"
«Гадюка». А. Толстой.ТЮЗ им. А. А. Брянцева.Режиссер Илья Носоченко. Близится 2017 год. Столетие революции (а с ним и 2016-й — Год кино) отмечается по-разному, на разных площадках, — в том числе и на театральных. Вот и петербургский Театр юного зрителя решил не упустить повод, выбрав для постановки повесть А. Толстого «Гадюка» — о женщине, пережившей гибель родителей и принявшей участие в мятежных — околореволюционных — событиях. Режиссер Илья Носоченко не стал рассказывать всю историю. Уложив спектакль в один час сценического действия, он выбрал тот фрагмент, где Олечка Зотова (Анна Мигицко) влюбляется в Дмитрия Емельянова (Радик Галиулин). Никаких эпизодов из ее коммунального быта, нескончаемой тирании со стороны соседей в этой версии нет. Зато есть Ольга Вячеславовна Зотова в исполнении Татьяны Ткач, смотрящая на все происходящее со стороны (со стороны буквально: она сидит на табурете в правом углу сцены, аккурат перед кроваво-красным занавесом, большей частью безучастно наблюдая и лишь иногда — комментируя). Ее героиня, умудренная опытом, прошедшая тяжкие испытания, не способная уже ничего изменить женщина, взирает на весь хаос переходного для нее и для России периода сочувственно-печально. Цепочка событий — не более, но и менее, чем кинофильм, смонтированный по итогам прошедших лет. Апелляция к немому кино — один из ведущих приемов в постановке. Черно-белый колорит доминирует в оформлении сценографии и костюмов. Единственное цветное пятно — алый занавес. Собственно, занавес не один — их два. Первый отгораживает публику от сцены, второй — сцену от огромного экрана, выполняющего функцию задника. Мир, зажатый в тиски террора, мир, живущий по законам кровавого времени. Герои, чьи тени вначале мечутся, выстраиваясь в итоге в линию, постепенно становящиеся объемными, появляются так, будто выходят навстречу публике прямо из кинокадра. И затем следует фильм, где все чуть гипертрофированно, где персонажи движутся то медленно, в рапиде, то, наоборот, излишне экспрессивно, выставляя чувства напоказ, сверх всякой меры, — ибо времени подышать, пожить, полюбить катастрофически мало, а хочется — в силу молодости — взять всего и побольше. Действия, несмотря на скромное пространство, позволяющее разглядеть мельчайшие детали, расслышать нюансы (спектакль идет на Малой сцене), — дополнительно подзвучиваются, тоже как в немых картинах. Когда герои вспарывают брюхо рыбе, пойманной в озере, мы слышим скрежет ножа; когда Оля Зотова возвращается к мирной жизни, поступив на службу стенографисткой, печатает на пишущей машинке, — мы слышим преувеличенно громкий стук. И в общем та история, что выстраивает Илья Носоченко, работает. И даже становится откровенно страшно, особенно в эпизоде, где бойцы медленно катят по сцене огромную белоснежную голову коня, явно отсылающую зрителей к полотну К. Петрова-Водкина. И все же тех ужаса и отчаяния, что вызывает рассказ А. Толстого, той безысходности и цепенящей дурнины, которую нельзя изменить, как и повернуть время вспять, обнулив сознание, стерев из памяти гибель родителей и революционно-военные события, в спектакле нет. Вместо трагически обрывающейся жизни — жизнь, прожитая до конца. По-видимому, в одиночестве, но все же. Вместо страшного финала — идиллические кадры из «Гусарской баллады» Э. Рязанова, как будто оттуда пошли революционные демарши и женщины, командующие ротами солдат. Столь странное завершение дико контрастирует как с нагнетанием событий, так и с этой самой излишне экспрессивной эстетикой немого кино периода Сергея Эйзенштейна и Александра Довженко. Пока смотришь «Гадюку», невольно вспоминается постановка Максима Диденко и Дмитрия Егорова «Молодая гвардия», выпущенная на сцене театра «Мастерская», — понятно, что время немного иное, но все же тот же алый занавес, та же экспрессивность движений, тот же скудный, сведенный к монохрому колорит. И все же там нет попытки сгладить ситуацию. Напротив, чувство боли и утраты не оставляет и после просмотра третьей части, в которой актеры откровенно признаются в собственном незнании всей истории, произошедшей в Краснодоне. И надо сказать, что — при прочих равных — подход Диденко и Егорова мне ближе. Потому что — честнее.
