М. Праматарова, Блог ПТЖ, 25.02.2020
Санкт-Петербург занимает особое место в биографии режиссера. Более 20 лет город принимает Александра Морфова за «своего». Его первое прочтение Шекспира — «Буря» — с 1998 года в репертуаре Театра им. В. Ф. Комиссаржевской. Там же Морфов ставил и «Сон в летнюю ночь» (2007). Но в этот раз, для пьесы «Ромео и Джульетта», выбран другой театр — ТЮЗ им. А. А. Брянцева.
Почему сегодня этот текст? Почему в этом театре? Есть несколько ответов, но один из них — это сама Джульетта и актриса в этой роли — Анна Слынько. Правда из ее уст звучит убедительно, трагедия — по- настоящему. Несмотря на то что она выглядит подростком, это опытная актриса, которая в самом начале представляет нахальную и грубоватую девчонку, а в финале — преображается в трагическую героиню, готовую заплатить цену за свой выбор, после того как этот выбор не принес мира и не положил конец вражде.
Между этими двумя крайними точками Джульетта Слынько проходит через любовь, струящуюся, как золотой дождь, — она снимает ботинок и буквально посыпает свою голову песком, как свадебным рисом. Но судьба неподкупна, а миг счастья краток.
Для Морфова не имеет значения, где развивается действие, в какой точке мира, — ему важно создать современные отношения между персонажами, и здесь он действует в союзе с художником Семеном Пастухом, представителем русской школы, давно живущим в Нью-Йорке. Пастух заселяет пространство-арену следами ушедшей цивилизации. Сюрреалистические знаки отсылают нас к Сальвадору Дали, а черный, будто бы обугленный мусор напоминает выжженную землю или свалку, где могут жить как люди, так и антропоморфные коты Томаса Элиота. К мюзиклу «Кошки» отсылает и агрессивное и сексапильное поведение персонажей, появляющихся с шумом прямо из зала. Одетые в спортивные костюмы для игры в американский футбол, они представляют собой две команды, в красных и синих формах, вставшие в яростном сопротивлении друг против друга: накопившаяся вражда, неизвестно с чего начавшаяся, приведет их к насилию и смерти. Поэтому танцы в паузах (режиссер по пластике Игорь Качаев) дикие и грязные — завтра может и не наступить. Другой мюзикл, «Вестсайдская история» — в этом же ассоциативном ряду: не развивается ли эта история где-нибудь в Гарлеме, несколько десятилетий назад? Автобус, который Пастух расположил в центре арены, весь разбит и напоминает поезда метро, которые и до нашего времени не могут очистить от граффити.
Автобус является сам по себе действующим лицом — с помощью механизмов он наклоняется, тонет почти до уровня сцены; в нем танцуют, там вспыхивают моменты секса и страсти, на его крыше торжествует любовь. Это место, где выращивает травку монах Лоренцо (Борис Ивушин), сеющий мир и добро. Но при этом там же происходят трагические стычки банд и оттуда смотрят испуганные глаза героев, осознавших конечность жизни.
Когда развивается действие этой версии «Ромео и Джульетты»? Сейчас, вчера или тридцать лет назад? Не имеет значения: это сегодняшнее воинствующее пространство, анклав ненависти, из которого единственный выход — смерть.
Смерть некрасива. Нет места красивым гробницам в современном мире насилия. Автобус покрывают черной пленкой, похожей на ту, из которой делают мешки для мусора, заполняющие до наступления полуночи мегаполис, как в Нью-Йорке. После своей смерти Ромео и Джульетта накрыты этой черной пленкой, будто бы выброшены на свалку, как что-то ненужное, нереализованное, как сама любовь, не принесшая мира. Тайна вражды не похоронена, перемирие является временным.
Режиссер всегда создает масштабные партитуры, около 30 актеров участвуют в его новом представлении, при этом одним или двумя штрихами обрисованы герои, о которых мы зачастую не думаем, — скажем, мать Джульетты. В его интерпретации леди Капулетти (Мария Полумогина) — рано увядшая красавица, глушащая алкоголем свое опустошение, но безуспешно: пустой бокал, который она постоянно носит в руке, служит символом невозможной душевной полноты.
Морфов репетирует способом, предполагающим работу со «своими артистами», а когда приходится работать с новой труппой, он долго и постепенно вводит актеров в свой метод, даже если это означает, что прогон произойдет в день премьеры. Так вышло в этот раз, и коллеги, смотревшие спектакль в первый премьерный вечер, могли почувствовать местами сырой материал, но они и сразу уловили, что это яркое живое представление, созданное командой, нашедшей новый смысл «истертым словам».
Современные герои Шекспира не чувствуют себя хорошо в сонетной форме, они вытеснили поэзию из жизни и заменили ее эндорфином спорта и противостояния, став жертвами вражды, накопленной столетиями.
Их души откликаются только на вибрации музыки. Музыка становится одной из характеристик персонажей, частью их мозаики. Это сценическая партитура, будто бы созданная itunes. Барокко, поп, рок — все сливается в их эклектичном мире звука и рождает реакции, решенные емкой хореографией. Звук, движение, текст находятся в единстве и создают объем персонажей и представления в целом.
Джульетта Анны Слынько похожа на остальных девушек из банды, пока не приходит любовь. Для нее это не столько страсть, сколько своего рода прозрение истины, приходящей через озарение влюбленности. И только тогда она видит мир в многозначности правды.
Знак Театра Морфова — смена перспективы — работает и здесь. В моменты прозрения героиня стоит на высокой платформе и будто бы соприкасается с мирами, которых другие еще не достигли. Она вращается в круге арены и призывает к осмыслению, но ее некому услышать. Только брат Лоренцо, на мгновение вырвавшийся из своих психоделических миров, сопричастен ее трагедии, но и его силы не бесконечны в мире сильных. А спортивные команды все больше превращаются в банды Нью-Йорка…
Бальное платье Джульетты украшено фонариками (костюмы Ники Велегжаниновой), подмигивающими всей жестокой ярмарке, в которую превращена жизнь — при вращении круга арены создается ощущение ярмарочной карусели. Фонарики на платье — знак того, что Джульетта инакая, в любой момент она увидит то, к чему ее друзья останутся слепы и глухи, несмотря на то что умны, красивы и сильны.
В команде спектакля — прекрасные молодые актеры, их энергия передается залу. Запоминаются лица и Меркуцио (Олег Сенченко), и Бенволио (Иван Стрюк), и Тибальта (Федор Федотов). Ромео — Дмитрий Ткаченко является их лидером. Любовь толкает его к осознанию, что даже самый плохой мир лучше самой хорошей войны. Актер физически силен и властен, он сразу же ощутил в Джульетте «свою девушку», но с этого момента Джульетта становится ведущей фигурой в паре, до самого конца.
За несколько часов до гибели изгнанный Ромео умывается и рассматривает свое лицо в металлической бочке с водой. Он не предчувствует трагедию, а все уже стремительно идет к развязке. Ромео не прочтет письмо брата Лоренцо, бросит его в воду и побежит к смерти, а Джульетта погибнет, не только потому, что полюбила, а потому что не имеет права на выбор в маскулинном и идеологизированном мире. Ставки в игре все выше, и никто уже не в состоянии ее остановить.
Граффити, наркотики, татуировки — это поверхностные признаки свободы в обществе, которым распоряжаются корпорации, уничтожая все вокруг себя во имя прибыли и выгоды. В мире репрессий смерть находится на расстоянии вытянутой руки, ведь насилие генерирует нетолерантность и жажду крови. Нет места любви на этой человеческой свалке. Она или увянет, или приведет к смерти.
Высокая трагедия, решенная языком «телесного низа», разделяет персонажей навсегда — Ромео и Джульетта воспаряют к «духовному верху» сквозь смерть, будто бы ими выстрелили из пистолета Бэнкси, выпускающего бабочек. Их зомбированные друзья, уткнувшиеся носами в окно неподвижного автобуса, обречены навсегда остаться на этом зловещем заднем дворе.
Где-то между одними и вторыми находится Кормилица Ольги Карленко, будто бы появившаяся из фильма Феллини, как заметила моя однокурсница. Все на сцене настолько реально, насколько является и своего рода «воспоминанием» (значение слова «амаркорд» на каком-то итальянском диалекте).
Когда выстрелы затихают, текст Шекспира слышен! Давайте попробуем услышать друг друга — это послание режиссера во времена тотальной глухоты.
